Великий любовник. Юность Понтия Пилата - Юрий Вяземский

“Мы любим тебя как родного нашего сына. И ты нас люби и нам поклоняйся”

“Всё, что ты хочешь, мы тебе предоставим. А ты всё былое забудь”.

“С нами ты счастлив и жив. Так будь благодарен. Цени наше милосердие и восхваляй нашу добродетель”.

Они меня так “возлюбили”, что отняли у меня обещанную мне Юлию и выдали ее сначала за маленького доходягу Марцелла, затем за козлоногого Агриппу, потом за истукана Тиберия. Меня же женили на бывшей жене Агриппы, выброшенной за ненадобностью, старой и потасканной.

Они мне “всё предоставили”. Я попросился в жрецы — они меня сделали жрецом Аполлона, того самого бога, который, как они считают, помог им окончательно разбить и уничтожить моего отца. Я захотел стать военным — они мне дали в наместничество Африку, но запретили там появляться. Они провозгласили меня консуляром — но какой же я консуляр, если до этого я ни разу не сидел в консульском кресле?

Они обещали мне счастье. Но дали одно унижение. Которое тем оскорбительнее, что никто из людей этого моего унижения не видит. Но его видит в загробном царстве и корчится от обиды мой несчастный отец. На него, мое унижение, недоуменно взирает с небес великий бог Геркулес, от которого мы происходим. Его видит Юлия, твоя Госпожа — или как ты ее называешь — видит и тянется ко мне не потому, что она меня любит — она отца своего обожает, как бога, и среди смертных людей, может быть, любит только тебя, потому что ты на других людей не похож… Они в нас всё почти вытравили, все внутренности из нас вынули. Но печень оставили, то ли по забывчивости, то ли специально для того, чтобы нам было еще горше, еще унизительнее…».

Произнеся эту выспренную тираду — напоминаю: на греческом языке и на глазах у выбежавших слуг — Юл обнял Феникса, прижал его к себе и долго держал в объятиях, а потом отпустил, махнул рукой и, не попрощавшись, побрел по улице, словно раненый гладиатор…

VIII. С раненым гладиатором, — продолжал Вардий, — его Феникс сравнил, когда на следующее утро рассказывал мне об их, с позволения сказать, беседе. И, кончив рассказ, воскликнул:

«Никто еще так глубоко в меня не заглядывал, чтобы понять, что я — человек любви. Действительно, для нее живу, и кроме нее мне ничего не надо на свете!.. Ну, разве ты, милый мой Тутик! Но мы ведь с тобой — почти что одно и то же… Какая замечательная чуткость, оказывается, заключена в этом таком большом и суровом на первый взгляд человеке! Ты представляешь?!»

«Да, теперь очень живо представил, — спокойно ответил я. — Страшный он человек. Исчадье ада. Демон ночи… Страшно, что такие люди живут среди нас».

«Да что ты?! — радостно удивился Феникс. — Юл в этот раз совершенно не был похож на демона. Он сбросил с себя наконец ту маску, которой всегда прикрывался. И я увидел его настоящего — искреннего, страдающего, беззащитного, как ребенок!»

«Ты не понял, — возразил я, пытаясь сохранять спокойствие. — Он на себя новую маску надел, чтобы еще сильнее тебя обмануть».

«Говорю: не было никакой маски, — тихо ответил мне Феникс. — Он любит, как я люблю. Ведь только по-настоящему любящий человек может понять, что истинная любовь требует искренности, мудрости и милосердия. Ты слышал, чтобы какой-нибудь поэт или философ утверждал подобное? Это его собственное открытие!.. Он когда-то видел такую любовь, он к ней прикоснулся. А теперь мучительно ищет, потому что ни в ком не может найти».

Тут я не выдержал и почти закричал:

«Ищет любви?! Опомнись! Ложь и ненависть — вот его цель! Он ненавидит великого человека и лжет про него! Август не убивал Марка Антония — тот сам покончил с собой. Август не отдавал команды отравить Фульвию — никогда я в этот бред не поверю!..Не знаю, как там на самом деле произошло с Антиллом, но думаю, что и здесь сочинил и солгал!.. Ведь его, Юла, другого сына своего злейшего врага, Август приютил в своем доме, вскормил, воспитал, пригрел у себя на груди.! А этот змееныш, похоже, уже тогда, в своем детстве, возненавидел своих благодетелей и решил расплатиться с ними за всё, что они для него сделали…»

«За мать, за отца, за брата, которого зарезали, как барана… или кого они там режут в Египте ради своих богов», — прерывая мою гневную проповедь, покорно как бы согласился со мной Феникс.

Я еще больше распалился:

«Ладно! Допустим, что Августа ему есть за что ненавидеть! Но согласись: человека, который от убийцы своих родителей принимает звания и чины, ненавидит, но женится по его приказу, жаждет отомстить, но кланяется и приветствует в толпе клиентов и слуг, во всеуслышание желает радоваться и здравствовать, а в глубине души или в укромном местечке, на всякий случай по-гречески, обличает и проклинает… — такого человека трудно назвать чутким и любящим, как ты его называешь!»

«Да, трудно, — с той же быстрой покорностью согласился со мной Феникс. — Но, понимаешь, этого человека нельзя унижать. Он для этого слишком гордый».

«Ну, так ненавидь кого-нибудь одного! Зачем же ты весь мир вокруг себя ненавидишь?! Зачем презираешь всех без разбору римских женщин, обвиняя их в лицемерии и жестокости?»

«Говорю тебе, — тихо ответил Феникс, — таких, как он… и моя Госпожа… их нельзя безнаказанно унижать. Они слишком больно от этого страдают… Тебе не кажется?»

«Мне другое кажется! — вскричал я. — Нет, я теперь уже не сомневаюсь, что Юл уже давно настраивает тебя против Августа, против Ливии, против Тиберия. Хуже того, он тебя подставляет! Он прячется за твою спину и из-за нее наносит удары своим врагам, но так, чтобы люди считали, что это ты соблазняешь Юлию, ты клевещешь на Тиберия, ты сеешь раздор в семье императора… Прислушайся к тому, как люди судачат об отъезде Тиберия! Юла Антония никто не упоминает — все говорят о тебе!.. Ты нужен ему как прикрытие, как наживка. Он строит из себя твоего друга. А на самом деле если не презирает тебя, то наверняка считает человеком наивным и слабым, которого так легко обмануть, затащить в самую глупую ловушку. Любимую женщину можно у него отнять, у него на глазах ругаться над ее телом!..»

Я запнулся, почувствовав, что в своей запальчивости, в своем давнишнем желании открыть глаза любимому другу я зашел за черту, которую нельзя было преступать…Я с ужасом посмотрел на Феникса, ожидая от него… Я всё что угодно ожидал от него.

Но он молчал и смотрел на меня… Так смотрит мужчина на женщину, которая устроила ему сцену ревности: он-то уверен в своей невиновности, а она кипятится, ругается, оскорбляет.

«Тутик, ты чего от меня хочешь?» — ласково спросил меня Феникс.

Я растерялся.

«Я хочу…» — начал я.

Но Феникс меня перебил. Он сказал:

«Я знаю, чего ты хочешь. Но Юла я не оставлю. Я не знал, что он так несчастен. Я его не предам. Не брошу в его беде. Мы с ним, как Еврипид говорит, средь рынка в одной колодке сидим… Юл прав: из нас вынули сердце, стерли в нас память. У нас всё забрали, оставив нам одну Госпожу. Юлу, может быть, и вправду — для ненависти и для мести. А мне… Я очень надеюсь, что Юл у меня эту ненависть заберет. И не потому, что я устал ненавидеть. Нет, Тутик, когда я ее ненавижу, я ее, оказывается, еще сильнее люблю. Чем дальше, тем больнее… Больше всего на свете я сейчас хочу не любить — никого и никогда! Ты понимаешь, о чем я?.. Как жрец Кибелы оскопляет себя, посвящая Великой Матери. Мне надо взять нож и отрезать, рану прижечь. В душе, а не в теле!.. Я постараюсь любить нелюбовь… А ты меня не ругай больше. Ты меня постарайся понять, как всегда понимал… И не бойся: никто меня не обманет и не подставит. Если я полюблю нелюбовь, я стану, как бог, для всех недоступным…»