Икона и человек - Евгений Ройзман

Ну, что теперь делать? Сам был таким же военнопленным. И вот сидят они за столом, и он говорит: «Я тебя ни в чем не виню, но ты выбирай — я или он». И показывает на маленького мальчика. Она посерела, сжала губы, зажмурила глаза и говорит: «Ты». Он говорит: «Сделай так, чтобы я никогда больше его не видел». Она сказала: «Да». И он больше никогда этого мальчика не видел. И они стали жить, как до войны, любили друг друга и никогда больше не вспоминали эти годы. Она родила ему еще двоих сыновей. Они были очень дружные, выросли сильными и удачливыми и очень любили отца с матерью. А она той ночью отвела маленького сына на рабочий поселок к своему бездетному брату и сказала: «Спасай». И брат забрал парня.

Прошло много лет. И оказалось, что все трое сыновей всю жизнь дружили со своим рыжим братом, и он даже присутствовал на всех семейных застольях, только сидел так, чтобы отец их его не видел. Думаю, что и с матерью он постоянно виделся, но муж ее никогда об этом не узнал. И жили они счастливо.

Идет научная конференция в Кирилло-Белозерском музее, серьезные ученые собрались, очень сильные доклады, и вот, через два часа работы — перерыв. И отдельный зал, а там столы накрыты, чай, пироги и чего только нет!.. Слова «кейтеринг» здесь никто не знает, а люди гостеприимные, поэтому несколько женщин, сотрудниц музея, сами расстарались и накрыли на стол. Очень вкусно. И вот все угостились, перерыв закончился, и все потянулись в зал. И я тоже пошел, а на выходе обернулся и увидел, что немолодой уже, веселый, уверенный мужик, который присутствовал как гость, остался и помогает женщинам убирать со столов! Деваться некуда, я тоже стал ему помогать, и мы быстро всю посуду сносили и помогли убраться. Женщинам было очень приятно.

Я узнал этого человека. Это знаменитый спортсмен, многократный чемпион мира, Олимпийских игр, заслуженный мастер спорта СССР Алексей Уланов. Вот еще один урок в жизни.

Что касается позиции, я историю знаю.

Когда Олег Пасуманский учился в 144-й школе, у него был одноклассник Юра, тихий сосредоточенный парень. Работал оператором на телевидении. Жил в коммуналке на Уралмаше. На редкость безобидный человек.

Соседи у него были алкоголики. Они все время пили. Водили гостей и все время у Юры что-нибудь воровали. И при этом над ним смеялись, потому что Юра носил очки. И этот факт казался им особенно потешным.

Они не давали Юре спать.

Однажды он им сказал:

— Не трогайте меня.

Они продолжали над ним смеяться.

Тогда он пришел к ним и, пальцем поправив очки на переносице, серьезно сказал:

— Не трогайте меня, а то я вас убью.

Они ему не поверили, и он их убил.

Когда его судили, он пытался объяснить прокурору и судьям:

— Я же их предупредил. Я же им говорил. НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ!

Ему дали 14 лет.

Родители у него умерли. Возил ему передачи и хлопотал за него только Олег Пасуманский. Через долгие девять лет путем долгих переговоров и гигантской гуманитарной помощи колонии Олег сумел договориться, что Юру освободят условно-досрочно.

Юру вызвали на краткосрочное свидание, и Олег радостно сообщил, что он обо всем договорился. Для того чтобы Юру освободили, ему надо доказать, что он окончательно стал на путь исправления. А для этого ему, всего-навсего, надо поступить в заочный университет.

Юра насторожился.

— Это еще зачем?

— Ну, понимаешь… — снова начал Олег. — Для того чтобы показать, что ты стал на путь исправления, ты должен поступить в заочный университет…

— Не нравится мне это, — твердо сказал Юра. — Не буду я никуда поступать. Я не хочу, чтобы мной манипулировали. Мне свобода дороже. Конвойный, уведите меня!

Сидит до сих пор.

Это вам не Галилео Галилей. Позиция!

Мои в деревне скотину держат. Корова в стайке, свинья в хлеву, конь на задах и бык в загоне. А перед быком стояла 200-литровая бочка с зерном, вырез квадратный посредине. И как-то бык подъел зерно, а нового не успели подсыпать, и осталось на самом дне, и он голову засунул поглубже и, видимо, чуть развернул, и рогами-то расшеперился! Тряхнул головой — не слезает! Он с перепугу-то как взревел! А в бочке-то рев еще страшней раздался — он и оглох от своего рева, вскинул голову и вылетел из хлева, вынеся загородку, и встал, а куда идти — не видит.

А дядька мой на крыльце стоит, и вся семья за ним спряталась, а что делать — никто не знает. А бык стал башкой трясти, чтоб злую, страшную бочку сбросить, и ударил ею в столб, на котором крыша у стайки держалась, и выбил его! Крыша просела, все повалилось, и быку по хребту ударило доской, он затрубил, как электровоз, снес забор на огороде и с треском и хрустом пошел по теплицам, приближаясь к дому.

Дядька быстро докурил и сказал: «Все, п…ц хозяйству!» И скомандовал: «Все в избу!..» В это время бык налетел на яблоню, бочка сместилась, и он ее сбросил и вдруг увидел — солнце, зелень и птички поют! И понял, что его никто не обижает и даже никто над ним не смеется! И спокойно пошел в развороченную стайку. Всегда бы так.

Но я не об этом. У нас, когда скотину забивают, мясо хранят всю зиму на полках, на веранде. И вот повадились по мясо «хомяки», так у нас называют больших крыс. А у нас был кот сибирский Фима, знатный, боевой зверь, у него одно ухо собаки оторвали, а другое отморожено. Так он одного хомяка придушил, и его все похвалили и пускали на веранду охотиться. И мясо перестали трогать! И Фима приходил в избу по утрам, уставший и довольный, и ложился спать, и ничего не ел, и все понимали, что он питается хомяками, и увидели, что он даже поправляться начал и шерстка у него лоснится. Правда раскрылась только к весне. Оказывается, Фима толстел не с хомяков, а с хозяйского мяса! Просто он выедал его аккуратно, со стороны стенки, так, что спереди вообще не заметно! А с хомяками он давно уж и не ссорился, за руку небось здоровался, там всем хватало.

Что вдруг вспомнил? Да так, музыка навеяла.

Решил пробежать двадцатку в воскресенье. Побежал от деревни в сторону Артемовска. Бегу не торопясь, думаю о своем. За рекой вспомнил место, где лежит огромный старинный мельничный жернов, тонны на полторы. Думаю, как в музей школьный прикатить. Потом, за подъемом в полях, слева, увидел два старых тополя, вспомнил, что там стояла красивая деревня Одина. Все уж забыли. Потом показалась церковь в Родниках. Раньше эта деревня называлась Клепинино, но звучало это неприлично, потому что в старые годы в наших краях было употребимо слово «кляп», так и говорили: «какого кляпа?!», «на кой кляп?!» и т. д. В общем, переименовали в Лягушино. Тоже так себе. И назвали Родники. Прабабушка моя оттуда родом, а прадед мой Иван, по прозвищу Коностас, изготовил и поставил резной иконостас в родниковскую церковь, а дядька мой в 70-х иконостас обрушил, потому что надо было оборудовать в церкви зернохранилище.