Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра - Флоранс Ассулин

беднейшего класса». Он обращается к основам, ниспровергая иерархическую структуру власти. Все, что в его происхождении или на жизненном пути могло повлечь за собой унижение или уязвимость, подвергается радикальному обесцениванию. Он охотно признает у себя «непомерную гордыню», которую связывает со своим скромным происхождением, – но лишь после того, как возвышает его, приписав себе аристократическую чистоту. Это идеализирующее переворачивание, превращающее скромность в величие и грязь в девственную чистоту, лежит в основе изначальной фантазии, которая позволяет придавать очень высокую ценность собственной личности и поступкам. Главное для Фурнире – это нарциссическое самовозвышение. Он говорит о себе:

– Со стороны я могу показаться монстром.

И тут же добавляет:

– Если взглянуть на меня моими глазами, я прекрасный и великий, а любое действие во имя истины, которая влечет меня, стоило бы узаконить!

Истина, о которой идет речь, – это возвеличивание непорочности. Фурнире называет себя «непримиримым в этом вопросе». Из этого вытекает сама суть его существования. У него есть непоколебимая параноидальная уверенность в том, что он прав, и эта уверенность его поддерживает.

Он высказал сожаление только однажды, когда затронул в разговоре травматическое воспоминание. Тогда ему было двенадцать лет. В день причастия его сестры у них дома собрались родственники, некоторые из которых «разбогатели на черном рынке»:

– Под смешки и грубые шутки двоюродный брат попросил мою сестру спеть им что-нибудь. Сестра, одетая в белое платье причастницы, сказала, что не умеет петь. Затем она встала, такая застенчивая и милая, и прочла стихи Виктора Гюго Oceano nox[54].

На этом месте Фурнире пускает слезу и сжимает кулаки:

– Сволочи! Эти мрази начали смеяться. В тот день эти ублюдки убили мою сестру.

Тогда я интересуюсь, не слишком ли я расстроил его, заставив вспомнить об унижении сестры, и он одаривает меня поразительной формулировкой:

– Нет. Но в любом случае спасибо за этот натуральный слезный продукт.

Он благодарил меня за то, что я вызвал у него такую реакцию!

Вместо того чтобы признаться в минутной слабости, он притворяется, будто восхищен силой эксперта. В подлинности этих слез у меня имеются некоторые сомнения. Конечно, когда-то давно преследующая его сцена была травмирующей, сочетаясь с другими образами оскверненной чистоты. Но затем она была обработана и переработана, включая вызываемые ею эмоции.

Было непросто отследить биографию Фурнире, особенно профессиональную карьеру. Во время нашего первого собеседования рассказ о совершенных им убийствах так сильно меня потряс, что мне удалось выудить только обрывочные сведения. Он заявил:

– Все, что вас интересует, можно прочитать в моем деле.

У меня не было сил настаивать. Мой порог терпимости оказался значительно превышен.

Его бабушка по материнской линии пасла скот. В один из дней ее обрюхатил проходивший мимо пастбища бельгийский лесник. В деревне это событие было расценено как бесчестье семьи.

– Корова ударила бабушку копытом, и у нее начались преждевременные роды. От этого она и умерла, – рассказывает мой собеседник.

Так появилась на свет мать Фурнире, «байстрючка», которую будет воспитывать Алиса, бабушкина сестра. По всей вероятности, Алиса много значила для него.

– Она была необычной женщиной. По всей видимости, это была моя самая большая любовь, – говорит он.

Алиса была верующей. Она так и не вышла замуж и, возможно, осталась девственницей на всю жизнь. Тетка имела обыкновение говорить:

– О! Эти мужчины! Грязные животные!

Последние слова Фурнире произносит на арденском диалекте и тут же переводит их.

Алисе не было равных в вопросах экономии: на полдник она резала банан на три части и подавала его с хлебом. Сам Фурнире тоже довольно скуповат.

– Заработанные деньги – это в первую очередь те, которые не тратишь, – любит повторять он.

Фурнире описывает мать как энергичную жизнерадостную женщину, обладавшую способностями к учебе и пользовавшуюся авторитетом среди коллег по работе. К нему она относилась достаточно внимательно, потому что он родился в разгар войны и страдал рахитом. При этом особой эмоциональности с ее стороны он не чувствовал.

– Ее заботой было передать накопленные знания своим чадам, – говорит Фурнире.

Я интересуюсь, был ли мой собеседник, по его мнению, желанным для обоих родителей. Уточнив, что родился после брата, сестры и мертворожденного ребенка, он заявляет:

– Думаю, я восстановил гармонию…

Его отец демобилизовался, когда Фурнире было три года. Я задал ему вопрос о слухах, которые ходили насчет поведения матери во время оккупации. Вот его формулировка:

– Не исключено, что кто-то распространял сплетни о моей матери, ведь она работала в комендатуре, откуда приносила для нас еду.

Фурнире считает, что отца это тоже задело.

– Он был простым, но доверчивым человеком, немного тугодумом.

Также он был алкоголиком, и жена в конце концов выгнала его из дома.

На жизненном пути нашего подэкпертного есть судьбоносный момент, который, вероятно, служит вытесняющим воспоминанием. Не стоит принимать все это за чистую монету и рассматривать как реальное событие, даже если субъект искренне в него верит. В возрасте двенадцати лет, возвращаясь на велосипеде из дома тети Алисы, он внезапно увидел «что-то», излучавшее свет, в то время как солнце отбрасывало лучи на землю. Бросив велосипед в канаву, он упал на колени.

– Просто с ума сойти! У меня было видение непорочного зачатия. Должно быть, люди, которые проходили мимо, думали: мальчишка свихнулся!

С этой минуты Фурнире будет поклоняться Мадонне и купелям для крещения как чудесному, возвышенному и чистому образу. Этот человек мог бы стать мистиком или религиозным фанатиком, но, нет, он превратился в матерого извращенца. Фурнире мало что рассказывает о своей сексуальности и мастурбационных практиках в подростковом возрасте. Единственное, что удалось выяснить: он непременно хотел заключить брак, будучи девственником. Однако когда ему было девятнадцать лет, он отправился к проститутке и потерпел фиаско. Ему хотелось узнать об «этом» больше, но условия оказались неподходящими. Он так и не переспал с проституткой, но зато смог похвастаться товарищам, что тоже ходил к девушке.

– Я не был застенчивым, – объясняет Фурнире, – скорее, ужасно гордым.

Он встречает Аннет, медсестру, которая позже сделает административную карьеру.

– В ней не было ни капли вульгарности. Воплощение скромности.

Они держались за руки, не позволяя себе большего. Однажды в доверительном разговоре она обмолвилась, что для физической близости необходимы сильные чувства. Из этих слов он сделал вывод, что она девственница. На протяжении всей его военной службы пара переписывалась, но, к сожалению, когда они познакомились «в библейском смысле», Аннет призналась, что уже «занималась этим». Она не была девственницей! Для Фурнире это стало «катастрофой». Ее признание настолько поразило его, что он навсегда запомнил, как слушал тогда струнный квартет Брамса.

– Но, – добавляет