Где живет моя любовь - Чарльз Мартин

– Кто звонил? – пробормотала она.

– Кэглсток. Он хотел, чтобы я сегодня с ним пообедал.

Она кивнула, достала из холодильника апельсиновый сок и сделала несколько глотков прямо из пакета. Потом Мэгги достала из корзинки хлеб и, соорудив пару бутербродов с арахисовым маслом и джемом, стала есть, одновременно взбалтывая в миске несколько яиц. Посыпав их тертым сыром, она доела второй бутерброд и снова приложилась к пакету с соком.

Облокотившись на полку буфета, я держал в руке кружку с кофе и внимательно наблюдал за женой. Она еще не до конца проснулась, но ела с большим аппетитом, даже с жадностью, которая стала проявляться в ней в последнюю неделю. Ела Мэгги все, что попадало под руку и что не было прибито гвоздями, но я знал, в чем причина, и старался воздерживаться от шуток по этому поводу.

Когда яйца были готовы, Мэгги съела и их – прямо со сковородки. Наклонившись над раковиной, она отделяла вилкой большой кусок, дула на него и, не дожидаясь, пока яйца остынут как следует, отправляла в рот. После этого Мэгги некоторое время корчила уморительные гримасы, стараясь дышать через рот, но ее рука уже зачерпывала из сковородки очередной кусок омлета. Если яйца оказывались слишком горячими, Мэгги начинала приплясывать на месте, как человек, откусивший кусок едкого зеленого перца-ялапеньо. Ее короткая ночная рубашка заканчивалась примерно на дюйм ниже ягодиц, и я не без удовольствия отметил, что от частого пребывания на солнце ее длинные ноги покрылись ровным загаром. С каждым днем моя жена понемногу преображалась и уже успела уйти довольно далеко от той бледной, болезненно худой женщины, которая неподвижно лежала на кровати в палате больницы.

Но вот яйца были съедены дочиста; Мэгги перестала приплясывать, отставила сковородку, очистила банан и разделалась с ним в три приема. Запив его еще одним глотком сока, она открыла дверцу холодильника и ненадолго застыла, с разочарованным видом изучая его белое нутро.

– Нужно съездить в магазин, – сообщила она, качая головой. – В этом доме не осталось никакой нормальной еды.

– Я заметил, – проговорил я, дуя на свой остывший кофе.

В конце концов Мэгги извлекла из холодильника начатую банку маринованных корнишонов и, подсев к столу, взяла в руки утреннюю газету и стала просматривать первую страницу, с рассеянным видом отправляя огурцы в рот. Ела она как завзятый курильщик, который прикуривает одну сигарету от другой.

Стараясь не рассмеяться, я сказал:

– У нас еще остался хлеб. Хочешь?..

Но Мэгги продолжала просматривать заголовки и не обратила на мои слова особого внимания. С хрустом жуя очередной огурец, она отрицательно качнула головой.

– Спасибо, нет. От хлеба полнеют.

– Как скажешь. – Я поцеловал ее в щеку и отправился в душ.

Когда, растирая волосы полотенцем, я вышел в коридор, из гостиной доносились женские голоса и смех. Заливистый хохот и негромкое хихиканье сказали мне все, что я хотел знать. Заглянув внутрь, я увидел Мэгги и Аманду, которые сидели на полу и, держась за руки, смеялись так, что по лицам обеих текли слезы. Между ними стояла на полу двухфунтовая банка сливочного мороженого «Хейген дац». В руке у каждой была ложка и несколько салфеток.

– Эй, у вас все в порядке? – спросил я.

Аманда с усилием вонзила ложку в твердое мороженое и выковыряла большой кусок.

– Привет, профессор, – бросила она через плечо.

Несмотря на многочисленные перемены в наших жизнях и мои неоднократные просьбы, Аманда никак не могла отделаться от привычки называть меня «профессором». Со временем, впрочем, это обращение превратилось во что-то вроде прозвища, с помощью которого она выражала мне свои дружеские чувства.

– Привет, Аманда. Как дела?

– Хорошо, – кивнула она, быстро-быстро поедая мороженое.

Мэгги, проглотив кусок чуть не вдвое больший, ткнула в мою сторону ложкой, на которой (и когда она только успела?) я увидел очередную порцию лакомства.

– Вам с Гуталином нужно быть готовыми ко всему, потому что памперсы не меняют себя сами! – заявила она.

Я кивнул и пошел в нашу спальню. Одевшись, я открыл окно и, воровато оглядываясь на дверь гостиной, достал из шкафа Папин «винчестер», выставил его наружу и прислонил к наружной стене. Блу, все еще нежившийся на постели, посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я приложил палец к губам, и он снова закрыл глаза.

Снова заглянув в гостиную, я поцеловал Мэгги, которая решила не ездить со мной к Кэглстоку, а остаться дома, чтобы как следует наговориться с Амандой, и, попрощавшись с обеими, выскользнул на улицу через заднюю дверь. К этому времени обе женщины уже прикончили мороженое и перешли в детскую – я слышал, как они обсуждали, стоит ли установить на окна жалюзи от солнца или можно обойтись занавесками поплотнее. Обойдя дом, я взял ружье, отнес в фургон и спрятал под задним сиденьем. Запустив мотор, я на малой скорости выехал на шоссе.

Воздух к этому времени нагрелся уже довольно сильно, и я включил кондиционер, открыл окна, увеличил скорость и постарался думать о чем-нибудь приятном. Мой приемник-сканер лежал рядом на сиденье и негромко шипел. Время от времени сквозь шипение пробивались голоса, сыпавшие цифровыми и буквенными кодами, в которых я понемногу учился разбираться.

Чувствуя, как пропитывается потом рубашка на спине, я ехал в Диггер. Был понедельник, а по этим дням у пастора Джона был выходной, но когда я проезжал мимо церкви, то заметил у задней стены его «Кадиллак». Проехав по шоссе еще немного, я бросил еще один взгляд в зеркало заднего вида, но возле церкви не было заметно никакого движения.

На перекрестке я свернул на боковую дорогу и, немного попетляв по проселкам, оказался у ворот, которые вели на участок Брайса. Цепь и замок еще не успели потемнеть и сверкали как новенькие. Створки ворот еще в прошлом году заросли звездчатым жасмином; сейчас его вьющиеся плети были покрыты молодыми зелеными листочками, поэтому заглянуть за ворота я не мог.

Проезжая мимо, я вдруг почувствовал, как сильно я соскучился по Брайсу. Мне очень не хватало его гулкого голоса, его небритого лица, его рыжеватой шевелюры, его широкой жирной груди и наших бесед, по большей части – односторонних, в которых было не слишком много смысла. Я скучал по протяжному звуку его волынки, по взгляду изумрудно-зеленых глаз, по вкусу холодного пива, который мы пили из одного пенопластового стакана. Призна́юсь честно, я бы многое отдал, чтобы снова увидеть, как Брайс с важным и немного комичным видом расхаживает по площадке старого кинотеатра в одном килте или вовсе голышом.

Нет, даже про себя я никогда не смеялся над этой его эксцентричной манерой. Брайс был человеком абсолютно самодостаточным. Его никогда не волновало, что подумают или скажут о нем другие. Эта его черта меня нередко восхищала, и когда старый кинотеатр остался позади, я пообещал себе, что на обратном пути обязательно остановлюсь и проверю, не вернулся ли Брайс в свой трейлер.