Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл

После его ухода Манго задумался. Мопассан, страницы из которого он пытался перевести на английский, может немного подождать. Итак, отец поверил в письмо и действовал соответственно, точнее, бездействовал. Сейчас, скорее всего к последней неделе апреля, он получит настоящее письмо с решением настоящего комитета, но Манго это не беспокоит. Фергус, возможно, найдет это странным, но все говорят, что от этих комитетов и их членов можно ожидать чего угодно, все обвиняют их в непоследовательности. Дракон сделал все правильно. Но почему, Манго спрашивал себя, почему методы Чарльза Мейблдина противны ему? Или противен он сам? Ну, не то чтобы совсем противен, а неприятен, как, скажем, холод или репеллент? В конце концов, в том, что он записал беседу на магнитофон, ничего такого предосудительного не было. И это сделано с благими намерениями. Манго где-то читал, а возможно, слышал, что цель оправдывает любые средства. Надо бы найти, где. Главное, чтоб цель благая.

Половина семестра заканчивается через три недели. В субботу пройдет День спорта, а затем в воскресенье домой до понедельника следующей недели. До сих пор никто так и не нашел преступника, который повредил машину брата Единорога, несмотря на то что Василиск, Харибда и Минотавр работали над этим. Харибда, он же Нигель Хобхаус, мог передвигаться свободно где угодно, пользуясь преимуществом перед другими агентами Россингхема, потому что он не жил в пансионе. У родителей Нигеля был загородный дом в Сант-Мари, рядом с Россингхемом. Поэтому Харибда мог в любое время заглянуть в тайник на территории школы.

Манго перевел два последних предложения, закрыл словарь и поставил его на книжную полку. Осталось сделать математику, но можно и потом. В коридоре он столкнулся с Грэхемом, который возвращался из душа, а затем его остановил мистер Линдси. Заведующий пансионом, очень усердный человек, часто появлялся там, где его совсем не ждали, считал, что ученики должны быть заняты полезным трудом с утра до вечера, и любимым его выражением было: «Вам что, делать нечего, Камерон (или О'Нил, или Мейблдин, или Ролстон)?»

Но в свободное от занятий время он обращался к школьникам по именам.

— Я забыл свою работу по биологии в Новой библиотеке, сэр, — поспешил предупредить расспросы Манго.

Это было правдой, но не совсем, насколько позволяла этика. Манго позаботился оставить незаконченное описание пищеварительного тракта кроликов на столе в библиотеке, где он в шесть часов готовил домашнее задание.

— Это крайне неосмотрительно с вашей стороны, — заметил мистер Линдси.

Речь мистера Линдси отличалась той же сухостью и скромностью, что и сам мистер Линдси. Заведующий пансионом редко применял прилагательные и наречия, а если и позволял себе подобную роскошь, зачастую получалось невпопад. Он был знаток классических языков. Говорили, что он окончил Оксфорд с дипломом первой степени по двум специальностям, но его познания оказались в Россингхеме невостребованными. С греческим языком здесь едва знакомили, а латынь и вовсе преподавали как специальный курс. Это стало предметом его постоянного недовольства. Возможно, для компенсации он пересыпал свою речь словами и фразами то из греческого, то из латинского языка. Вот и сейчас слово «библиотека» прозвучало явно не с оксфордским произношением.

— Наша biblioteka закроется в восемь тридцать, так что поторопитесь. Да, Манго…

— Да, сэр?

— Если вы собираетесь пробежаться по территории в темноте, я бы посоветовал вам переодеться в спортивный костюм и кроссовки. Бег — лучшая зарядка, я вас уверяю. «…currite noctis equi», или, в данном случае, «noctis pueri».[11]

Это означало, что мистер Линдси, должно быть, заметил его вылазки к тайнику. Конечно, всего он видеть не мог, но Манго понял, что надо быть осторожней. Слава богу! В коридоре появился ученик четвертого приготовительного класса, который направлялся в общую гостиную. Мистер Линдси знал его пристрастие к кабельному телевидению и быстро переключил свое внимание на него:

— Стефан, а домашнее задание вы приготовили?

Новая библиотека помещалась в отдельном здании в форме восьмигранника, которое было построено за год до поступления Манго в Россингхем. Как и старые корпуса технологического и физического отделений, построенных в восьмидесятых годах девятнадцатого столетия, оно было выдержано в викторианском стиле. Но для библиотеки применили уже новые модные темные строительные материалы — темно-красный кирпич, черные деревянные панели, гладкий темно-серый шифер. Липы и каштаны, которыми славился Россингхем, создавали высокий защитный экран позади строений. Молодые листочки на деревьях казались в этот час серовато-синими. Отличная погода ранней весны уступила место дождливой прохладе.

Манго вошел в библиотеку, ученики, предпочитавшие готовить домашнее задание здесь, а не в корпусе пансиона, сидели за письменными столами и за длинным сосновым столом, который занимал центр читального зала. Дежурным префектом — хоть здесь повезло! — оказался Ангус.

— Я конфисковал твое эссе, Боб, — шепнул он. — И вдобавок две непристойные картинки.

— Да это просто внутренности кролика, — запротестовал Манго.

Ангус протянул ему два листа бумаги.

— Что ты замышляешь?

— Контринформацию, конечно.

Ангус громко объявил, что уже двадцать пять минут девятого. Он дает пять минут на сборы, после чего запрет зал. Не дожидаясь щекотливых вопросов брата, Манго поспешил выскользнуть из читальни.

Тайник находился у задней стенки павильона для крикета на другой стороне пича — площадки для подающих. Говорили, что это лучший в Англии газон. Манго обогнул его, стараясь держаться ближе к живой изгороди. Эссе он свернул в трубочку и спрятал под пуловер, так как снова пошел дождь. Один кирпич в фундаменте павильона не был закреплен, и, если его вынуть, открывалась глубокая полость. Манго осторожно выдвинул кирпич и вытащил из тайника пластиковый пакетик с запиской внутри. Было еще достаточно светло, чтобы рассмотреть, что в ней написано. Первые слова ему, конечно же, понятны. «Харибда — Левиафану». Но чтобы разобрать дальше, нужен Брюс-Партингтон-ключ.

Марк Симмс и Джон сидели за бутылкой вина в гостиной дома на Женева-роуд. Включили телевизор: смотрели программу, которая нисколько не интересовала Джона и, как он полагал, Марка тоже, но ему надоело выслушивать критику Марка в свой адрес и его речи в собственное оправдание, его пугала неестественная одержимость и навязчивые воспоминания о Черри. А эта программа-викторина позволяла прекратить или, скорее всего, оттянуть дальнейший разговор.

Джон понимал, что виноват во всем сам. В ту субботу, четыре недели назад, когда Дженифер сказала, что хочет получить развод, когда он, злясь и страдая одновременно, возвращался домой из Хартлендских Садов, у него появилось желание напиться. Он никогда раньше не испытывал такого. Он пил мало, и внезапно возникшая идея утопить свое горе сначала удивила, но в тот вечер его так пугало одиночество, что алкоголь показался тем средством, в котором он нуждался или скорее думал, что нуждался. С трудом соображая, запретив себе размышлять и что-нибудь доказывать, он пришел домой и первым делом позвонил Колину Гудману, а затем, когда Колин сказал, что его матери нездоровится, Марку Симмсу. Марк, чья жизнь казалась такой же одинокой, как и его, с радостью принял приглашение.