Жена немецкого офицера - Сюзан Дворкин

«До войны, – поделилась она, – я работала на еврея-юриста, я ухаживала за его матерью. Потом правительство запретило мне на них работать. Эта бабушка так плакала, когда я ушла. Потом юриста арестовали. А потом арестовали и меня».

Мы сидели в солнечной кухне – я шила, а она разминала картошку в пюре.

«Меня обвинили в незаконных отношениях с работодателем. Спрашивали, где он держит золото. Я сказала: откуда я знаю, я что, на шахтера похожа? Они все повторяли, что я была служанкой и наверняка все видела. А я была сиделкой. Сказала им, что видела только утки».

Она рассмеялась. Картошка уже превратилась в однородную массу.

«Юристу позволили со мной увидеться, – продолжала она, – вспомнить страшно, во что он превратился. Знаешь, что он сделал, Грета? Он встал передо мной на колени и умолял простить его за то, что из-за работы в его семье я оказалась в такой ужасной ситуации».

«Что с ним случилось?» – робко спросила я.

«Он исчез, – пожала она плечами. – Как будто его и не было. Вместе со всей семьей».

В первый месяц жизни у фрау Герль я услышала от нее много невероятных вещей.

«Многие эсэсовцы весьма привлекательны – еще бы, они расово безупречны – но их все боятся. Никто не хочет с ними дружить. Они очень одиноки».

Я сочувственно вздохнула. Бедные эсэсовцы!

«Поэтому правительство сжалилось и убедило девушек из Гитлерюгенда спать с ними и рожать расово безупречных детишек, которых государство будет организованно воспитывать в специальных садиках. Как, знаешь, сосны высаживают».

Я расхохоталась.

«Не может быть, это чьи-то глупые выдумки…»

«Это называется Lebensborn, – авторитетно заявила фрау Герль, раскатывая тесто. – Поедешь в Мюнхен – увидишь главный отдел».

В августе 1942-го весь Мюнхен пел и плясал, празднуя военные победы Германии. Люди толпами шли в пивной зал, где в ноябре 1923-го в ответ на действия баварского правительства Гитлер организовал путч, и в Дом Немецкого Искусства, где нашла приют моя «волшебная статуя».

Я бродила по запруженным улицам, прячась и вжимаясь в одежду, но не могла унять любопытство. Всюду были выставки, оперы, концерты. Я видела эсэсовцев из стран Балтии. Они гордо носили униформу, не зная ни слова по-немецки. Что будет теперь, когда они пришли к власти, с евреями Вильнюса, города, который мой отец называл европейским Иерусалимом? Как-то раз я видела русских военнопленных. Они работали на стройке. Каждый был помечен красным кругом. За ними следил немец с винтовкой.

Я заметила мужчину среднего возраста с желтой звездой на куртке. Он мыл тротуар. У меня перевернулось сердце. Если бы только я могла подойти к нему, коснуться его! Я прошла мимо, боясь даже лишний раз на него взглянуть. И тут я поняла, что стою прямо перед отделом Lebensborn – все как рассказывала фрау Герль.

Еще в Вене, когда убили Дольфуса, я обнаружила в себе талант оставаться незамеченной. Теперь меня дополнительно скрывала личина Греты. Это была тихая, скромная, совсем юная и неопытная девушка. У нее не было никаких особых планов, не было ни о чем сложившегося мнения, она ни о чем не мечтала. Она не искала людского общества, но всегда была вежлива и готова помочь.

Иногда эта девушка привлекала внимание молодых немецких солдат, приезжавших в Мюнхен в отпуск. Им было одиноко и не с кем поговорить. Они знакомились со мной на улице и приглашали посидеть в кафе.

Помня, как поступала в таких ситуациях Кристль, я соглашалась. Я жила на деньги, полученные фрау Доктор за продажу маминой шубы, и они подходили к концу. Я была рада каждому лишнему бутерброду и пирожному.

Обычно эти парни говорили только о себе. Я была хорошей слушательницей, это им нравилось. Конечно, о себе я не рассказывала ничего. Даже удивительно, как это было просто. Тогда чужие дела никого не интересовали. У всех были свои собственные секреты, мысли и трудности. Шла война. Если кто-нибудь из этих солдат хотел встретиться со мной еще раз, я соглашалась, но не приходила. Меня никто не искал: я никогда не говорила, где живу.

Скоро меня пригласили на собеседование в Красный крест. Оно проходило в огромном, богатом доме какой-то высокопоставленной дамы. Она была одета в бордовый бархат. С балкона открывался вид на реку Изар. В гостиной висел портрет Гитлера, а шею ее хозяйки обвивала золотая цепочка с бриллиантовой свастикой. Меня спросили о происхождении.

Я с готовностью, слово в слово рассказала о дедушках и бабушках Кристль все, что помнила из документов, полученных Пепи. Дедушка с папиной стороны родился в таком-то городе, учился в такой-то школе, работал тем-то. Дедушка с маминой стороны умер от такой-то болезни, ходил в такую-то церковь, основал такую-то компанию. Единственным пробелом в моих знаниях были бабушка и дедушка Кристль по маминой линии. Документы, подтверждающие, что дедушка был арийцем, имелись, но на бабушку их пока еще не нашли. Однако, поскольку мать Кристль умерла, а отец был офицером немецкой армии, мне это сошло с рук.

«Вы прекрасно знаете своих предков, Грета. Ваш рассказ впечатляет. Далеко не все могут этим похвастаться».

Я вся сжалась. «Дура! Ты слишком много знаешь! – в ужасе подумала я. – Это может тебя выдать! Следи за этим!»

Мне сообщили, что направление на работу придет через несколько недель.

Постепенно я научилась вести себя более свободно. Я была абсолютно невидима, и все же страшно уязвима – словно частичка пыли, усевшаяся на воздушный пузырь.

Я решила сходить на оперу и выбрала «Богему». Кажется, роль Мими в тот день исполняла Труде Айперле. Какой-то солдат спросил, может ли он соврать, что я его невеста: в таком случае мы сможем приобрести билеты без очереди. Я, конечно, согласилась. Мы сразу получили билеты, и солдат повел меня в переполненный ресторан. Видимо, это был не простой человек: когда официантка проходила мимо нас с готовыми блюдами для других гостей, он преспокойно забрал тарелки и поставил их передо мной. Никто не возмущался.

Фрау Герль решила купить мне платье. У нее осталось несколько неиспользованных пунктов на Kleiderkarte, карточке, по которой выдавали ткани и одежду – и она, услышав, что я свою карту давно использовала (на самом деле я ничего не покупала: Йоханн Платтнер предупредил, что этого делать нельзя), решила что-нибудь для меня приобрести. Она повела меня в магазин, специализирующийся на традиционных нарядах дирднль. Этот стиль был тогда очень популярен: нацисты поощряли возвращение к нордическим традициям. Я хорошо помню выбранное ею красное платье. К нему прилагалась белая блузка и такой же красный жакет. Фрау Герль стояла за мной, и я видела ее в зеркале. Она так радовалась, что платье хорошо село и идет мне! Неожиданно я вспомнила, как улыбалась в таких случаях моя мама, как блестели у нее глаза. На шее у нее висела сантиметровая лента, в руках был наперсток.

«Грета? Все хорошо?»

Я быстро кивнула, избавляясь от наваждения.