Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Теперь наш дом здесь, Шарлотта. Наша жизнь теперь здесь, – говорит он. – У нас есть все. Забудь о прошлом.

Иногда мне хочется сказать, что мое «все» это не то же самое, что его «все», но я знаю, что это все выльется в бессмысленную ссору, а я ненавижу ругаться. Прошлое невозможно вот так просто забыть; ты можешь только запрятать его подальше и притворяться, что его там нет. Но оно всегда там, в тени, куда бы я ни шла, напоминает мне о том, что мы сделали.

Я смотрю на пустое место на кровати рядом с собой. Сегодня он проснулся еще раньше, чем я. Когда захожу на кухню, он сидит за столом, читает газету, а в руке у него большая чашка с кофе. Я знаю, что кофе с молоком, детская версия настоящего кофе, – больше и мягче. Почему-то это меня злит. Неужели нельзя пить нормальный черный кофе, как настоящий взрослый?

– Жан-Люк, я не хочу идти к Кэли сегодня.

Он поднимает взгляд, его глаза округляются от удивления:

– Что случилось?

– У меня нет настроения.

– Но мы всегда ходим к ним. Сэм это обожает.

– Тогда сходите с ним вдвоем. Я не пойду. Я даже не уверена, что они мне нравятся.

– О чем это ты? – Его голос становится резким. – Они всегда были к нам очень добры.

– Джош меня пугает.

– Что?

– Ничего.

– Шарлотта, прекрати. Мы должны пойти.

Я смотрю в окно.

– Я слишком устала.

Он громко вздыхает.

– Тогда мы с Сэмом пойдем. Что мне им сказать?

– Что я ненавижу 4 Июля, всю эту еду и питье. Почему мы никогда не празднуем День взятия Бастилии?

– С чего бы? Мы не во Франции.

– Вот именно!

– Вот именно что, Шарлотта?

Возможно, мне надо выпить кофе. Я беру кофейник, затем ставлю его на место. Кофе сделает мне только хуже. Если честно, я сама не знаю, чего хочу. Может, стакан воды немного меня охладит. Открываю кран, но не выключаю его, даже когда стакан уже наполнился, позволяя воде стекать по моей ладони. Я смотрю на нее, будто под гипнозом, будто погружаюсь в ее прохладу.

Жан-Люк подошел ко мне. Он тянется к крану и закрывает его, затем забирает стакан воды из моей руки.

– Шарлотта, прошу тебя, в чем дело?

– Кажется, я просто скучаю по дому.

Воздух вырывается у него из легких, и я жалею, что вообще что-то сказала. Он никогда не поймет. Я разворачиваюсь и ухожу на крыльцо. Там я сажусь на качели. Конечно же, я должна быть более конструктивной. Есть брошюры с различными курсами перевода, которые я все собиралась пройти. Если бы я прошла обучение и нашла работу, может быть, чувствовала себя более уверенно, как Жан-Люк со своей работой на станции. Ему было легко приспособиться к американским обычаям: пить пиво с парнями, играть в бейсбол с детьми, есть бургеры с кетчупом, и все это с таким чертовым наслаждением. Я была бы не против продолжить обучение в одном из университетов. Знаю, что у них есть курсы французской литературы, но университеты здесь дорогие, и я действительно могу читать и сама.

Теперь он вышел на крыльцо. Как бы я хотела, чтобы он просто оставил меня в покое.

– Шарлотта, – начинает он.

Мое сердце уходит в пятки. Не хочу, чтобы сейчас он был весь из себя рассудительный, я не хочу слышать его мнение. Я и так его знаю.

– Ты знаешь, мне бы тоже хотелось вернуться, – продолжает он. – Однажды, когда мы накопим достаточно денег и эта война останется далеко в прошлом, мы сможем туда поехать. Навестить твоих родителей. И моих.

Мои пальцы теребят край подушки. Я не хочу продолжать разговор – он всегда повторяется по кругу. Неожиданно мне становится очень стыдно. Он ничего не может поделать. Он просто рассуждает практично – разумно и практично, как он умеет.

– Но разве это не беспокоит тебя?

Я замолкаю. Почему я не могу перестать препираться с ним этим утром? Наверное, я плохо спала.

– Разве тебя не беспокоит, что Сэм воспитывается в другой культуре?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, мы французы, а он ни разу не видел Францию. Он не говорит на французском. Разве тебя хотя бы иногда не беспокоит, что его дом – здесь?

– Нет, не беспокоит. Его дом рядом с нами, вот что имеет значение.

Я пытаюсь ему поверить, но не могу избавиться от ощущения, что мы что-то упускаем. Упускаем что-то очень важное.

– Мне жаль, что мы не разговаривали с ним на французском, когда приехали сюда. Так я могла бы однажды отвезти его туда, и он бы чувствовал себя как дома. Я хотела читать ему французских классиков на французском!

– Шарлотта, мы уже обсуждали это. Нам было необходимо интегрироваться, нам самим пришлось учить английский язык. Если бы мы продолжили говорить на французском, мы бы отделились от остальных, стали той самой маленькой французской семьей, которая сбежала от войны. Мы должны были оставить это в прошлом, начать с чистого листа. Ты знаешь людей. Они бы подумали, что мы высокомерные снобы.

– Знаю, знаю, просто кажется, что мы заплатили слишком большую цену. Потерять собственную культуру. Иногда это заставляет меня чувствовать… Я даже не знаю, просто тоску по дому.

Жан-Люк дергает себя за мочку уха.

– Возможно, мне было легче. Не думаю, что я был так уж привязан к Франции. Если честно, я был счастлив избавиться от своей культуры, своей национальности. Как будто освободился.

– Но как же твоя семья? Твои родители?

– Они счастливы за меня.

Он замолкает.

– Теперь ты моя семья.

Он наклоняется вперед и обнимает меня за шею.

– Ты – все, что мне нужно. Ты и Сэм.

Санта-Круз, 10 июля 1953 года

Кричат чайки, и палящее калифорнийское солнце пробивается сквозь занавески. Жан-Люк чувствует, как реальный мир зовет его, пока он только пытается продраться сквозь сон. Зависнув в состоянии между сновидением и явью, он хочет провалиться обратно в забытье. Это все тот же самый сон, который преследует его последнее время и который оставляет его по утру с чувством пустоты: будто он живет в неправильном месте, проживает чужую жизнь и хочет узнать, как она закончится. Во сне плачет младенец, а женщина простирает к нему руки, ожидая чего-то. Вдруг он понимает, что это его мать, ее темные волосы, спадающие на плечи, ее теплая улыбка. Женщина очень красива. Она поворачивается, чтобы заговорить с ним, и в этот момент Жан-Люк просыпается. Как бы ему хотелось остаться во сне, чтобы услышать, что она хочет сказать.

Ранее утреннее солнце бросает косые лучи через всю комнату. Он предпочел бы иметь ставни на окнах. Он уверен, что яркое солнце совсем не способствует его сну. Он всегда просыпается слишком рано и никак не может побороть свою усталость. В любом случае, нет никакого смысла в том, чтобы лежать и тревожиться. Можно уже вставать.