Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Сара, все будет в порядке. Я тебе обещаю. Я позабочусь о тебе.

Он морщит лицо, когда со всей силы сжимает его руку.

Схватки становятся все более частыми, и она смотрит в потолок и молится:

– Господи, пожалуйста, пусть это будет быстро.

Сара отпускает руку Давида, чтобы он посмотрел, что происходит. Теперь она дышит отрывисто, она слышит свое тяжелое дыхание.

– Я вижу голову! Тужься!

Сжав зубы, она тужится изо всех сил. Снова и снова. Она измождена, но чувствует, что скоро все закончится. Она сильно тужится в последний раз.

– Все в порядке? Давид?

Ей страшно, что кошмары про то, что она рожает изувеченного ребенка, которые ей снились все это время, стали явью.

– Он само совершенство.

Она слышит, как надрывается его голос, и чувствует облегчение.

– Спасибо, Господи, – шепчет Сара.

Она слышит щелчок ножниц и понимает, что Давид отрезал пуповину. Сара поворачивается к нему и видит в его руках крошечного нового человека. Ее боль тут же исчезает.

– Возьми его, я должен проверить плаценту.

Давид наклоняется вперед и кладет все еще влажного ребенка ей на грудь. Она дотрагивается до его головы, поглаживает редкие волосики, а потом смотрит на его сморщенное личико. Темные глаза мечутся по комнате, взгляд еще не фокусируется ни на чем, но уже изучает. Его глаза встречают глаза матери на короткий миг, и она чувствует, как сжимается ее лоно, как образуется невидимая связь. Кончиками пальцев она гладит маленькое тельце, восхищаясь его мягкостью, его безупречностью. Больше всего на свете Сара хочет, чтобы этот ребенок выжил. Она прижимает его к груди и молится.

Париж, 2 мая 1944 года

Давид протягивает Саре стакан воды и садится на кровать рядом с ней. Они смотрят на ребенка, который шмыгает и причмокивает в поисках соска. Она чувствует, как малыш на секунду сжимает его, а потом снова теряет. Она знает, что нужно пару дней, чтобы молоко появилось, и старается не беспокоиться об этом.

Давид придвигается ближе к ней.

– Это мгновение бесценно. Мы втроем, все вместе в нашем доме. Что бы ни случилось, мы должны запомнить этот момент.

Он закрывает глаза, опирается головой на стену сзади и делает глубокий вдох. Понятно, что роды, должно быть, утомили и его тоже. Вся эта ответственность легла на его плечи, а он знал об этом только из учебников. Прижавшись к нему, она тихо вдыхает его запах – мускуса и немного пота.

Муж целует ее.

– Мы должны уходить, когда стемнеет. Около шести.

– Сколько сейчас времени?

Она потеряла всякое чувство времени и не представляет, утро ли сейчас или уже полдень.

– Около двенадцати. Жак сказал, что вернется около четырех.

– Четыре часа. Мне надо поспать перед тем, как мы уйдем. Я так устала.

– Конечно. Я приготовлю что-нибудь поесть и соберу вещи.

Глаза ребенка теперь закрыты, а рот слегка приоткрыт. Давид поднимает его с груди Сары, прижимает к своей, придерживая большой ладонью его крошечную спину. Она знает, что ему хочется держать ребенка рядом с собой. Прежде чем заснуть, она обводит взглядом спальню, понимая, что видит ее, возможно, в последний раз. Несмотря на опасность, которая им грозит, она чувствует умиротворение, глядя на большой дубовый комод, принадлежавший когда-то ее родителям; на картину над ним с изображением Утеса Этрета и пляжа, выступающую над морем остроконечную скалу. Они были там во время медового месяца, и Давид купил это полотно у местного художника. Это был идеальный день: они плавали в море, потом забирались на утес к церкви, возле которой они сидели в траве, прижавшись друг к другу.

– Я хочу достать тебе что-то такое, что напоминало бы тебе об этом дне, – прошептал он ей на ухо.

И потом, когда они шли обратно к крохотной деревеньке, они наткнулись на мастерскую местного художника. Картина стоила больше, чем они могли себе позволить, но им удалось договориться на обмен. В конце концов, они были молодоженами

Она дает своим глазам закрыться, засыпая в счастливых воспоминаниях. Все будет хорошо. Бог присмотрит за ними.

Кажется, что проходит всего мгновение, и Дэвид уже гладит ее по щеке.

– Держи, я приготовил тебе поесть.

Одетый в чистую белую рубашку, в одной руке он держит спящего ребенка, а другой протягивает ей тарелку жареного картофеля, пюре из моркови и целую ножку конфи де Канар.

Ее глаза округляются в изумлении:

– Но где ты все это достал?

Муж улыбается и дотрагивается до носа.

– Не думай об этом. Я приберег еду для этого дня. Ты должна восстановить силы.

Она быстро целует его в щеку, а затем берет тарелку в руки. Сара вдыхает запах еды и вдруг понимает, как сильно она голодна, и буквально набрасывается на утку с ножом и вилкой.

Внезапно она откладывает приборы в сторону.

– А где твоя порция?

Как она могла не заметить, что он не ест?

– Я поел раньше, на кухне.

Она знает, что он врет, и, съев еще несколько кусочков, она откладывает вилку.

– Я наелась, – врет она. – Не привыкла есть так много. Поможешь мне?

Сара поднимает вилку с кусочком утки и кормит его. Они вместе едят, пока ребенок крепко спит на руках у Давида. Когда они доедают, Давид забирает тарелку и наклоняется, чтобы поставить ее на пол. Она снова целует его.

– Спасибо, было очень вкусно.

– Да, теперь у твоего молока будет вкус утки.

– Все лучше, чем вкус брюквы, пыли и желудей.

Ребенок шевелится во сне, он растягивает ручки в стороны, как морская звезда. Сара берет его руку и рассматривает крошечные пальчики, идеальной формы ногти.

– Может, назовем его в честь моего отца?

– Самюэль? Конечно.

Давид наклоняется вперед и целует ребенка в голову.

– У него длинные пальцы. Может, он вырастет скрипачом, как его мама.

Он почесывает бороду, будто размышляя о чем-то.

– Я помню, как впервые увидел тебя. Ты играла на скрипке в том оркестре. Выглядела такой сосредоточенной и полностью поглощенной процессом. Я хотел, чтобы ты посмотрела так на меня. – Он улыбается. – И однажды так и произошло. Хотя на это ушло немало времени.

– Да. – Она тоже улыбается. – Все эти воскресные концерты, которые тебе пришлось посетить!

– Я их обожал.

– А я обожала видеть тебя в зрительном зале, знать, что ты там.

Он смеется.