Змеевы дочки - Татьяна Корсакова

– Странно, что она вообще дышит. Отойдите-ка, товарищ милиционер. Вот к окошку отойдите, позвольте мне осмотреть больную. – Голос Палия сделался ворчливым, и это был явный признак его крайней озабоченности.

Демьян молча отступил от кровати, уставился в подернутое инеем окно. О том, что выспаться уже не доведется, не думалось. Думалось о дамочке, над которой колдовал Илья Лаврентьевич, о том, откуда она взялась и куда направлялась, о том, кто нанес ей эту страшную на вид рану. Хотелось обернуться, посмотреть, как оно там, но Демьян себе запретил. Не его это дело, пусть уж доктор сам…

Однако ж терпения не хватило.

– Ну, что там, Илья Лаврентьевич? – спросил он, не оборачиваясь. – Как она?

– Плохо дело, товарищ милиционер. – На сей раз в голосе Палия слышалась не озабоченность, а жалость. – Тяжелейшая черепно-мозговая травма. Тяжелейшая! Рефлексы и симптоматика такие, что не оставляют ни малейшей надежды на благоприятный исход. Увы, в этом случае медицина бессильна.

– Медицина бессильна или вы, Илья Лаврентьевич? – спросил Демьян осипшим вдруг голосом.

– Я бессилен точно. – Палий развел руками. – А медицина… даже если бы гипотетически была возможна операция! Так вот, я повторюсь, даже если бы была возможна операция, больная не пережила бы транспортировки.

– В больницу?

– Я не хирург и не волшебник. К сожалению, ее травма не совместима с жизнью, а смерть ее – это всего лишь вопрос времени.

– Какого времени?..

Сейчас, когда окровавленного, смятого затылка не было видно, дамочка казалась вполне себе живой, разве что излишне бледной.

– Нарушены важнейшие витальные функции. Давайте начистоту, товарищ милиционер. До утра она не доживет. Вы поймите, – заговорил Палий торопливо, – я не отказываюсь, я сделал все, чтобы облегчить ее страдания, но вернуть ее не в моей власти.

– Она страдает? – Вспомнилось, как он вез ее, перекинув через седло, головой вниз… Собственная голова вдруг загудела, словно бы это по ней ударили чем-то тяжелым, несовместимым с жизнью. А пальцы сами собой сжались в кулаки.

– Не думаю. – Палий мотнул головой. – То есть я почти уверен, что в нынешнем своем состоянии она ничего не чувствует. Для нее это благо, поверьте. Я понимаю ваше беспокойство, особенно теперь, когда я обрисовал ее перспективы… – Он запнулся, сказал уже другим, не официальным тоном: – Демьян Петрович, если вам неприятно… если не хотите, чтобы в вашем доме умирала…

– Замолчите, – сказал Демьян устало. – Каждый из нас делает то, что должен. Тем более вы сказали, что транспортировка ее убьет…

– Скорее всего.

– А если она дотянет до утра? Если случится чудо?

– Чуда не случится. Но если вдруг, то я попытаюсь связаться со своими пермскими коллегами. Вы обеспечите транспорт? – Палий бросил на Демьяна полный жалости взгляд. Было очевидно, что словам своим он и сам не верит.

– Обеспечу. Что еще мне нужно знать, как действовать, если она…

Произнести вслух слово «умрет» у него так и не получилось.

– Она уйдет тихо. Вероятно, вы даже не заметите, как это случится.

Демьян молча кивнул. Умрет – уйдет… Доктору удалось подобрать более щадящее слово.

– Если хотите, если вам так будет легче, я могу остаться. Буду честен, помочь ничем не смогу, просто ради поддержки…

– Не надо. – Демьян мотнул головой. – Я сам.

– В таком случае я заночую в больнице. На всякий случай.

– Вы же сами сказали, что чудес не бывает, Илья Лаврентьевич.

– Сказал. Но вот мой покойный отец ответил бы вам совсем другое. В его практике этих самых чудес встречалось предостаточно. Возможно, и в моей они тоже появятся.

Палий собрал саквояж, накинул поверх халата пальто и не прощаясь вышел из дома, оставив Демьяна один на один с вот этой незнакомой женщиной. Она лежала, не шелохнувшись. В свете электрической лампы кожа ее казалась бледной, полупрозрачной. И только тяжелое прерывистое дыхание говорило о том, что она все еще жива. Пока еще жива…

Демьян подошел к кровати, осторожно дотронулся до узкого запястья, пытаясь нащупать тонкую нить пульса.

– Откуда же ты такая взялась, рыжая? – Он пригладил непослушные, даже от болезни не потускневшие кудри. – Откуда же ты взялась на мою голову?

А голова болела, гудела колоколом от недосыпа. Здравый смысл уже в голос кричал, что поступил Демьян опрометчиво, что нужно было везти дамочку в больницу, и пусть бы с ней там разбирались. Какой с него спрос? Он не сиделка и не доктор. Но дело сделано, решение принято.

Демьян вздохнул, достал из серванта бутыль с самогоном, плеснул на дно граненого стакана, выпил одним махом, не закусывая. Легче не стало, но теперь он мог хотя бы дышать. Еще бы покурить, но бросать рыжую страшно, мало ли что с ней приключится в его отсутствие.

– Ничего, милая, – сказал он, придвигая к кровати стул, – нам с тобой главное ночь продержаться, а там уж как-нибудь.

Не продержался. Уснул самым позорным образом, прямо на стуле, положив голову на кровать рядом с белой, точно фарфоровой рукой. Забылся глубоким, вязким, что топь, сном. Поэтому, когда в двери постучали, не сразу сумел вырваться из этой трясины. А когда вырвался наконец, первым делом нащупал тонкую нить пульса на чужом запястье. Жива!

Наручные часы показывали полночь, за окном притаилась непроглядная темнота, а вот кто притаился за дверью? Рукоять пистолета привычно легла в ладонь. Времена настали лихие, поэтому лишним не будет…

– Открывай, Демьян Петрович! – послышалось с той стороны. – Помер ты там, что ли?!

Демьян вздохнул, сунул пистолет за пояс, потянул засов.

– Поздновато для гостей, – заметил Демьян, вместе с клубами холода впуская в дом дядьку Кузьму.

– А я не в гости, я по делу. Жива еще девка-то?..

* * *

Больше всего на свете Кузьма любил лес. Лишь в лесу он чувствовал себя дома, чувствовал себя самим собой. Вот только возможностей побыть самим собой у него с каждым годом становилось все меньше и меньше. А лет Кузьма прожил немало. Узнали бы остальные, сколько ему на самом деле, не поверили бы. Правду знал только Глухомань. Да и ему Кузьма доверился не сразу, долго присматривался, прикидывал, стоит ли.

Ухнула в темноте ночная птица, заплакал пойманный хищником заяц, забился в предсмертных муках. А в костре, который они с Глухоманью поддерживали по очереди, тихо потрескивал кедровый лапник. Вот такие мгновения Кузьма любил больше всего в жизни. Так сильно любил, что не хотел тратить их на сон.

К этому замерзшему лесному ручью они вышли по следу кабана. Кабанчик был еще молодой, заматереть и обзавестись опасными бивнями не успел. Он петлял по лесу, заметал следы. Но Кузьма с Глухоманью никуда не спешили, знали – в конце концов зверь станет их законной добычей.