Твои фотографии - Кэролайн Левитт

Тот не пил вино. И стоял так неподвижно, что она не смела шевельнуться. Он потер лицо ладонью, взглянул на небо и неожиданно заплакал. Изабел повернулась и побежала домой, но к тому времени, как добралась туда, оказалось, что тоже плачет.

Постепенно газеты потеряли интерес к аварии. Каждое утро она включала компьютер, чтобы заказать билеты и убраться отсюда ко всем чертям. Но так и не уехала. Здешние жители почти на нее не смотрели. Она выходила на улицу, встречалась с друзьями. Жизнь постепенно налаживалась, но все же она приходила на улицу, где жил Чарли. Как-то из дома вышел сосед, старик в ярко-голубых спортивных шортах и толстовке, с шагомером, прикрепленным к поясу. Он весело помахал ей, и Изабел вздрогнула.

— Сколько прошли сегодня?

— Что?!

Как странно слышать свой голос в этом месте!

— Сколько прошли сегодня? Я часто вас вижу!

Он похлопал себя по груди и гордо объявил:

— Шесть миль!

— Пять, — прошептала Изабел.

— Молодец!

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и она потрясенно осознала, что старик с ней флиртует!

— Нам следует основать клуб любителей ходьбы!

— Прекрасная мысль, — пробормотала она. Он кивнул.

— До завтра. Я буду вас искать!

И бодро пошел дальше.

Он запомнил ее. Узнал. Собирался искать. А она до этой минуты в жизни его не видела!

Изабел думала, что никто ее не замечает, но пока следила за домом Чарли, другие так же пристально наблюдали за ней. Она не могла вернуться сюда. Но и уйти не могла.

Нью-йоркская квартира была уже сдана, но Изабел позвонила Люку и сказала, что оставляет дом ему, не хочет больше там жить. Нашла на Брум-стрит дешевую квартиру с одной спальней на первом этаже, всего в квартале от бывшего дома, и попросила Мишель и Линди помочь ей переехать.

И постоянно думала о том, что когда-то рассказывала Нора. Та верила, будто духи, у которых остались на земле незавершенные дела, бродят вокруг домов, пока кто-то не укажет им путь к свету. Каждый раз, слыша скрип в доме, она кивала Изабел:

— Это твой отец. Он так нас любит, что не может уйти.

Обычно Изабел скептически закатывала глаза, но теперь сама чувствовала себя призраком, которого влечет к дому Чарли и Сэма. Но кто укажет ей путь к свету?

В конце сентября, почти через месяц после аварии, Изабел вернулась на работу. Все это время она не брала в руки камеру, ей ни разу не захотелось что-то снять, а единственное фото, которое она сделала — две старушки, беседующие на скамейке, — вышло так плохо, что она даже не сохранила негатив. Но посчитала, что легко может справиться с прежней работой. Родители почти всегда говорили, что им нужно, и творчество не являлось таким уж важным фактором в ее деле.

Она позвонила Чаку, своему боссу, и сказала, что хочет вернуться.

— Прекрасно, люди нам нужны, — ответил он.

— Изабел! — воскликнула Эмма, другой фотограф, которая часто жаловалась, что все хорошие заказы достаются Изабел. Но сейчас радостно обняла соперницу. — Сейчас принесу кофе.

— Изабел!

Осветитель Тед бросился к ней и стиснул так, что ребра затрещали.

Изабел подождала, пока Тед установит свет.

— Не представляешь, что тут без тебя творилось! Женщина хотела сделать портрет пуделя. Когда я напомнил, что мы фотографируем только детей, она заявила, что пудель и есть ее ребенок. И представляешь, мы сделали снимок.

Она невесело рассмеялась.

— Ну вот, — сказал он и, коснувшись полей воображаемой шляпы, ушел. Только тогда она поняла, что ни он, ни все остальные не задали ни единого вопроса об аварии и Люке.

Вскоре начали приходить клиенты. Работа оказалась действительно несложной. Она была настроена решительно, все делала быстро, и часы летели незаметно. Только один посетитель, похоже, знал, кто она такая. Мамаша в светло-голубом платье с веснушчатой девочкой. Нахмурившись, женщина пробормотала:

— Наверное, сегодня мы не будем сниматься.

Изабел видела, как она перегнулась через прилавок и о чем-то спорила с Чаком.

— Это неправильно, — услышала она. — Речь идет о детях.

Изабел отступила в глубь комнаты. Подальше от двери. Подальше от Чака. Закрыла дверь, чтобы ничего не слышать. Но, честно говоря, все, что могла слышать, — болезненно-громкий стук сердца.

Наступила первая неделя сентября, и Сэм наконец пошел в школу. Перед аварией он неделю проучился в четвертом классе, и сейчас пришлось нагонять. И делать вид, будто ничего не случилось. Сэм окончательно растерялся. Он был в прежней классной комнате, но все выглядело иным, словно пришлось пережить провал во времени. Мягкий красный диван, стоявший под окном, теперь передвинут к дальней стене. Столы расставлены по углам, красный с фиолетовым плетеный ковер, закрывавший почти весь пол, убрали, а половицы выкрасили темно-синим. Карта туземных американских племен на задней стене тоже исчезла вместе с учебными таблицами. Ее место заняла огромная карта Китая, и Сэм не понимал смысла этих перемен. На стенах висели сочинения, и там были все фамилии, кроме Сэма.

— Будь как дома, — добродушно сказала мисс Риверс и даже обняла его. Показала ему удобные столы, где каждый мог работать, если хотел, классное расписание уроков: математика, чтение, естественные науки и свободное время, список правил, которые она составила. — Ты теперь в четвертом классе, так что у нас есть некоторые привилегии.

При желании он мог выйти и взять бутылку воды или снеки из автомата. Ему позволялось одному ходить в школьную библиотеку или учительскую.

— Ты все знаешь, — добавила мисс Риверс, и Сэм кивнул. Он заметил, что другие дети сторонятся его, словно у него вши или что-то в этом роде.

Сэм повесил мешок с книгами на крючок и устроился за столом. Весь день ему было не по себе. Ручка потекла и запачкала пальцы. Пришлось идти в туалет и отскребать пятна. Во время чтения он не смог найти ничего интересного в школьной библиотеке, так что пришлось читать скучную книгу о фермерстве. Под конец он закрыл ее и стал рисовать собак на листке бумаги.

Все обращались с ним как-то странно. Его приятель Дон, с которым он играл в шахматы, кивнул ему, но не спросил Сэма, хочет ли тот поиграть после школы. Энни, с которой он в прошлом году сидел на уроках естественных наук и которая, как все говорили, влюблена в него, даже не подняла глаз, когда Сэм поздоровался.

— Энни, — позвал он громче. На этот раз она встретилась с ним взглядом, но тут же опустила голову. Никто не упоминал о его матери и о том, где она может быть.

Только Тедди Будро обращался с ним, как в прошлом году. Подставил подножку, когда Сэм на уроке свободного сочинения пошел заточить карандаш, так что Сэм споткнулся.