Девятая могила - Стефан Анхем

И тем не менее, он наслаждался руками, которые невесомо парили над его обнаженным телом и заставляли вздрагивать от сладострастия после каждого прикосновения, легкого, как перышко. К груди, все еще твердой и накачанной после последней тренировки, и дальше к кубикам на животе – его самой большой гордости.

Он разменял пятый десяток, но был в превосходной форме. Его тело было практически совершенно. Не только сами мускулы, но и пропорции, не говоря уже о гибкости, появившейся в последние годы в результате занятий йогой. Вдобавок он почти избавился от подкожного жира, и все его вены и жилы были видны. Сейчас самое время его осматривать и до него дотрагиваться.

Он никогда не был в подобной ситуации – голый, приклеенный скотчем к собственному столу и с завязанными глазами – и никогда в самых буйных фантазиях не мог предположить, что это подарит ему хоть какое-то наслаждение. Но он испытывал именно наслаждение. Смертельно боясь того, что его ждет, он был вынужден признаться самому себе, что неизвестность заводила его. В отличие от всех тех раз, когда он играл активную роль и должен был думать, действовать и осуществлять.

Нельзя сказать, что ему это не нравилось. Он любил это. Самому держать штурвал и иметь власть над жизнью другого человека – вот главное удовольствие. А еще страх в их глазах, когда до них доходило, что они в его руках, руках насильника. Он любил смаковать каждую стадию процесса, а если спешить, велик риск упустить кое-какие нюансы. Например, когда страх переходит в ужас – как только они понимают, что он не только обладает властью, но и намерен ею воспользоваться.

Каждая стадия – словно невинность: когда ее лишишься, ее не восстановишь. В ту секунду, когда ужас вонзал в них свои когти, страх невозвратно проходил, как бы он ни старался. С годами ему все лучше удавалось выжимать последние капли, держать жертв в определенном состоянии и тянуть столько, сколько он пожелает, прежде чем повести их дальше по размеченной трассе, которую все пройдут до конца.

Первые годы он с нетерпением ждал ужаса, но потом его фаворитом стала надежда. Она всегда приходила на смену ужасу, озаряя их лица. На этой стадии он мог добиться улыбок и иногда даже почти естественного смеха. Нет ничего лучше, чем внушить им именно в эту минуту спокойствие и дать надежде вырасти и окрепнуть до такой степени, что в конце концов они осмеливались верить всему. Если только они будут слушаться и не станут сопротивляться, все будет хорошо.

Тогда, и только тогда, они выживут.

Чем дольше он растягивал эту стадию, тем больше дивидендов получал, когда до них доходило, что нет никакого смысла надеяться. Как бы они ни умоляли и ни просили, финал был предрешен. Они все еще дышали, и их сердца продолжали гонять по жилам насыщенную кислородом кровь, словно ничего не случилось.

Но их глаза знали лучше. Они точно знали, что их ждет.

Нет ничего прекрасней момента, когда взгляд становится потухшим и обреченным.

Нежные руки слегка коснулись его паха, а потом прошлись по ногам. Впервые ему ничего не оставалось, кроме как ждать и принимать, и хотя он точно знал, чем это кончится, он не мог не получать удовольствие.

Дыхание стало глубже, и если бы его рот не был заклеен скотчем, он бы наверняка дышал ртом. К тому же у него оживился член, и он чувствовал, как от прилива крови тот становится все больше и тверже по мере того, как к нему приближаются легкие руки.

Вначале он решил, что это руки женщины. Но теперь он не был уверен; может быть, это все-таки мужчина. В отличие от многих других он никогда не задумывался над тем, мог ли он стать гомосексуалом или бисексуалом. Всю свою жизнь он был совершенно уверен, что он гетеросексуал и сникнет, как только до него дотронется мужчина.

Но его тело явно не придавало этому ни малейшего значения, поскольку теперь его член встал во весь свой рост и был так накачан и налит кровью, что он чувствовал, как тот двигается в такт его пульсу. Кто бы ни играл с ним, он не сомневался, что этот человек был под впечатлением. С длиной в 29 сантиметров и обхватом в 18,5, он превосходил большинство.

Руки наконец дотронулись до него. Легкими, едва заметными касаниями от корня и дальше снизу вверх. Он не был уверен в своих ощущениях, но решил, что, скорее всего, кто-то кончиком языка ласкает пульсирующую головку его пениса.

Он не знал толком, что будет. Но его явно не собирались оставлять в живых так долго. Остается только принимать это с благодарностью и получать удовольствие, пока это длится. В любой момент все может закончиться. Точно нанесенный удар остро заточенного топорика для рубки мяса, и в течение четверти часа он истечет кровью.

В любой момент.

Вместо этого руки схватили твердый, как камень, корень и так отклонили член, что тот встал под углом девяносто градусов, после чего влажный рот обхватил пенис и стал продвигаться все глубже и дальше. Он по-прежнему не понимал, кто это, мужчина или женщина, но чем дольше рука и рот так хорошо и слаженно делали свое дело, тем меньше его интересовал этот вопрос.

Обычно он мастурбировал как минимум два раза в неделю. Это помогало ему оставаться в относительно спокойном состоянии. Но последние недели он даже не прикасался к себе, а делал упор на тренировки, позволяя напряжению накапливаться. Если бы он теперь выступил, он бы совершил нечто нешуточное.

Только бы это сейчас не кончилось. Оно не должно кончиться. Он еще не готов. Потом пусть делают с ним что угодно. Что угодно. Только бы ему дали…

Он почувствовал, как сжалась мошонка и как приготовился его твердокаменный член. Через секунду он выпустил первый залп, а потом продолжил извергать белое семя, словно ему нет конца.

И только когда из него все вышло, руки разжали хватку, и он смог расслабиться, а его тело – потяжелеть. Он засыпал, и ему казалось, что он проваливается сквозь стол, все глубже в темноту.

Что бы его там ни ждало.

Он готов принять свое наказание.

Было еще только без одиннадцати шесть утра, когда Фабиан и Малин вошли в слабо освещенный подъезд дома на улице Хорнсгатан, 107, в Стокгольме. «Во многих отношениях дом прекрасно расположен – в районе Сёдермальм, до парка рядом с заливом Орставикен рукой подать. Но у здания такой вид, словно оно находится в обветшалом пригороде», – подумал Фабиан.

Двадцать минут назад позвонила Малин и рассказала, что на одной из видеозаписей, снятых камерами наблюдения в зданиях Риксдага, ей удалось разобрать имя охранника на бейджике. Оказалось, что охранника, который исчез вместе с министром юстиции, зовут Юаким Хольмберг, ему тридцать семь лет, он живет один и пять лет работает в охране Риксдага.

– Пятая квартира, – сказала Малин и открыла дверь лифта.

– Пойдем по лестнице, – предложил Фабиан и стал подниматься.

– Тебе легко говорить. Тебе же не надо таскать за собой всю семью, – сказала Малин, поспешив за ним. – Я попросила Войтана собрать о нем сведения. Хочешь послушать, что он нашел?