Средняя Эдда - Дмитрий Захаров

– Нет, – ответил тот, потом чуть подумал и сказал: ну, может, если заехать к дикарям.

Прямо Индиана Джонс.

Свернули выпить чаю. Или что наливают в здешних местах?

Крохотная тайная страна. Хижин, может, пятнадцать. Соломенные крыши, похожие на парик Иосифа Кобзона. Крохотные люди в смешных штанах. То ли мигуны, то ли жевуны. Пялятся на нас как на первых белых в своей жизни. Не может же быть, что в самом деле первых?

Архитектор заговорил с ними, оживленно размахивая руками и пробуя выкатывать глаза.

Нас проводили в большой полупустой сарай, где в одном углу женщины чистили какие-то вроде бы овощи, в другом мужчины перекладывали железки – то ли играя, то ли сооружая некую напольную конструкцию. За большим деревянным столом сидело еще человек пять. Они приветственно закивали, а старик с коричневым блестящим – я подумал, отполированным – лицом взялся о чем-то увлеченно болтать. Настя под эту лекцию выскользнула на улицу.

Принесли коричневую бурду. На вкус – разведенное сгущенное молоко, приторное и жирное. Водитель отхлебнул, скривился и заставил местных поменять нам кружки.

– Всё время обманывают, – пояснил он мне.

Принесли новые. На мой вкус – то же самое, но теперь водитель остался доволен. Подмигивал и мне, и местным, отпивал с причмокиванием.

Вернувшаяся Настя поманила на улицу и меня.

– Пойдем, – говорит, – что покажу.

Прошли метров пятьдесят по чему-то, хлюпающему под ногами. Я старался даже не смотреть. Стена. Когда-то, видимо, здесь была еще одна хижина, но развалилась. Вокруг мусор, грязь, и вдруг прямо по остаткам известки – будто бы мелками нарисованная картина. Три квадратные безглазые фигуры в смертельной схватке. Красная женщина в высоком остром шлеме пронзает копьем гигантскую синюю голову, изрыгающую огонь на белого зверя в чешуйчатых доспехах. Зверь почернел, но длинными острыми когтями всё еще тянется к животу женщины.

Последний танец богов.

Настя провела рукой по краске – влажной из-за недавно прошедших дождей. Ее ладонь моментально впитала цвет погибающей головы. Настя коснулась своего лба, оставив на нем синий крест, а потом макнула вторую ладонь в красный – нарисовать круги на щеках.

Я хотел спросить, что́ это значит, но не стал – таким торжественно-странным показался момент.

Когда вернулись в хижину, местные испуганно заголосили, глядя на Настю. Архитектор выдал короткое презрительное резюме: боятся такого.

– Видишь, – говорю, – ты могла бы стать у них тут местной Изидой.

– А я потом и буду, – отвечает Настя.

За деревней свет кончился. Машина нырнула во внезапно разлившуюся по окрестностям тьму, в которой не было уже ничего: ни домов, ни деревьев, ни встречного света фар других машин. Люди исчезли, звуки исчезли, даже болтливый вьетнамец перестал проповедовать, что-то тихо бормоча себе под нос.

Мы будто бы не ехали, а стояли в гараже. Протяни ладонь – и коснешься стены. Я открыл окно, но рукой тьму отчего-то так и не потрогал.

– Смотри, – сказала Настя, – мы отмокаем в темноте.

У нее были черные-пречерные глаза. И почему-то только одна серебряная сережка.

– Куда делась твоя левая pillar? – спросил я ее. Настя называла их pillars of autumn. Очень любила эти серьги.

– Не знаю, – пожала она плечами, даже не попробовав искать пропажу. Не коснувшись уха. Ей было совсем не интересно.

В какой-то момент я закрыл глаза, и почти сразу же вьетнамец сказал машине «тпру». Мы остановились. Или не остановились, но стало можно выходить.

Снаружи тоже была темень. Мы выгрузились в нее, но ничего не поменялось: было непонятно ни куда идти, ни – главное – как. По смутным очертаниям можно было догадаться, что впереди лес или сад – что-то исполинское шелестело со всех сторон. Я представил себе качающиеся межконтинентальные пальмы.

– Сейчас шагов сто вперед, а потом направо, – подал голос таксист, – ну, там увидите. Вон, на фонарь смотрите.

То, что он назвал фонарем, я поначалу принял за светлячка. Белый моргающий огонек – далеко-далеко.

– Здесь близко совсем, – подбодрил вьетнамец.

Сам он с нами не пошел. Сказал, нельзя. Сказал, подождет. Я не очень поверил и забрал сумку. Если что, будем ночевать во тьме. Это же не та тьма, что у нас в Красноярске, эта – теплая.

Шли как слепые по краю пропасти: держались друг за друга, нащупывали ногой тропу. Раза три всё равно залезали в кустарник – мокрый и липкий.

– Ты заметил, что был дождь? – спросила Настя.

Нет, я не заметил.

Она обняла меня за пояс.

– Может, останемся здесь?

– Не поверишь, сам об этом думаю.

Настя расхохоталось.

Это было так странно – что здесь могут быть какие-то звуки. Я запоздало подумал, что, как ежику в тумане, мне следовало бы испугаться. Но страх отчего-то перестал вырабатываться.

– Мы как будто на маковом поле, – сказала Настя, – с Элли и компанией. Уснули навсегда.

Фонарь превратился из насекомого в глаз крупного зверя только минут через пятнадцать пути. Даже не фонарь, а два фонаря, подмигивающие друг другу, – желтоватый и белый. Вокруг них, в мерцающих кругах света, жили бабочки и кто-то еще летучий – поменьше. А где-то сразу за границей фонарной зоны поражения примостился дом. Небрежно сложенная хижина, строители которой, казалось, даже не старались придать ей правдоподобие. Они сразу строили муляж.

Когда до цели оставалось всего, быть может, шагов двадцать, нас окликнули на незнакомом языке. Из правой тьмы вышел хозяин, оказавшийся похожим на глиняного идола: маленький, кособокий, один глаз больше другого, синеватая кожа (будто гуашью покрасился, и в некоторых местах она начала смываться), жирные татуировки. Из меньшего глаза вырывалось татуированное пламя, тянувшееся к бритой макушке, из глаз на запястьях катились слёзы. При этом в руках у хозяина был жеваный полиэтиленовый пакет.

Настя шагнула к шаману и протянула ему записку на кхмерском. Ей еще в Красноярске перевел один местный полиглот. Шаман посмотрел на текст и внезапно глубоко, очень по-детски вздохнул.

Нам сказали, что у нас будут разные лодки. То есть не то чтобы сказали, конечно. Дали понять. А еще у каждого должен быть свой провожатый: у Насти – сам шаман, у меня – заместитель. Этот парень – как и его босс, тоже очень кинематографичный, – походил на зомби-баскетболиста, сбежавшего от Тима Бёртона. Лысый, длинный, при ходьбе наклонявшийся вперед. По отдельности они с огнеглазым карликом смотрелись страшновато, но вместе выглядели комическим дуэтом: Бим и Бом.

Сказали раздеться – я остался в шортах, Настя – в красном белье, – и принялись мазать чем-то вроде жирного пластилина. Глиной?