Средняя Эдда - Дмитрий Захаров

– Им не нужна помощь, – сказала мне Настя. – Мы думали, они просто не понимают, – и ставили метки. А они понимают, просто боятся. Или забили.

Я потом видел фото этих «меток»: солнце и луну около каскада, разорванные трещинами во многих местах. Настя про них рассказывала, пока не выбилась из сил.

Мы сидели вечером в каком-то стылом блиндаже, и я пробовал слушать. Не выходило. Зато я смотрел.

– Как ты думаешь, она рванет? – спросил я.

Настя пожала плечами.

– Может, и обойдется сейчас. Ненадолго.

Она просила прощения. Говорила: ну, ты же понимаешь. Я зачем-то спорил. Должно быть, от неожиданности. Ты же знаешь, Настя, я в самом деле понимал. В этом-то всё и дело.

– Ты же обещала в Китай, – беспомощно сказал я. – Слушай, если здесь сейчас развяжется как-то, поехали вместе, а?

– Я тебя обманула, – улыбалась Настя, гладя меня по голове. – Ты же видишь, что делается. Я не могу их отпустить.

Она не могла их отпустить. Не могла вернуться. Не могла лежать с трубками в носу, дожидаясь пластмассового робота без головы. Я видел. Настя.

– И что, теперь будет джихад? – спросил я.

– Да, – кивнула она, – если тебе нравится, назовем это так.

– Я пойду с тобой.

– Ну ты что, – сказала она, – ты что… слушай, у меня будет к тебе другая просьба…

И только тут я сообразил, что еще даже не спросил об Ольке.

люди чести

За Хакасией были Филиппины, потом Непал. Это уже без меня. Она не хотела никого видеть, говорила, что пока нет результатов, не на что смотреть. А когда будут – даст знать.

Иногда внезапно присылала смайлик или фото склона Аннапурны, иногда не отвечала неделями. Я приучил себя постоянно держать телефон при себе и сверяться с ним, как с глюкометром. Просыпаться от малейшей вибрации, даже если это машина за окном.

Одержимость, сказал мой друг Силаев. Ты упиваешься своим несчастьем, рассасываешь его как барбариску. Ты счастлив, когда несчастлив, дружище. Я соглашался и шел обходить наших с Настей общих – чтобы спросить, как можно ей помочь.

– Никак, – сказала умная злая Ленка. – Если у Анастасии Олеговны что-то замкнуло – всё, амба.

Амба. Тогда вышел такой альбом «Мумий Тролля». Хороший.

Даже когда она на пару дней объявлялась, это было всё равно что ее привидение – молчаливое и отстраненное. Портрет с глазами, которые всё время смотрят мимо тебя. Дух предков, который иногда приходит пожить в углу.

Через год, когда я уже привык к этой потусторонней жизни, она, наконец, снова со мной заговорила. Сказала, что ей лучше. Что давно не было так хорошо, и ее отпускает. Но только не в городе, из города надо уезжать.

Мы сидели на кухне и разглядывали калейдоскопные блики, которые разбрасывал диковинный плафон цветного стекла. Вроде бы из Манилы.

У нее появилась татуировка-руна «хагалаз» под правым ухом и какие-то две полоски на выбритом виске.

– Правда, эта штука – чистый секретик?

– Это ты, дорогая, чистый секретик.

– Ну нет, – подумав, не согласилась Настя, она всё серьезно оценила. – В секретике что-нибудь обязательно должно быть. А во мне только немного морковного сока.

Это было седьмое февраля. А двенадцатого ее снова накрыло. Мы бросили собирать вещи, Настя много лежала, попросила поставить «Вечное сияние». Она его раз десять, наверное, смотрела.

А утром говорит:

– Я уезжаю.

Я испугался. Вскочил, стал блеять, мол, ну конечно, мы же с тобой и собирались. Давай, я сейчас чемодан…

– Нет, – сказала она, – тебя я туда не возьму.

– Куда «туда»? Настя, прекрати, пожалуйста, – завыл я.

Она поднесла палец к сухим почерневшим губам. Взяла рюкзак и вышла. Я бежал за ней в тапках по снегу, проваливался, умолял.

Настя не оглядывалась. Когда я вставал на пути, обходила.

Меня охватило отчаяние. Стоит отвернуться, стоит отстать, – и она пропадет навсегда. Она никогда не отступается. Никогда. Поэтому я шел и шел. Лез в тот же автобус, хватал ее за рукав.

И всё же на одной из остановок она выскочила за секунду до отправления. Меня ударило дверью по руке, но створки больше не раскрылись. Автобус тронулся, и покатил в сторону улицы Воронова. Вороновой улицы.

Ольку забрала Настина мать. Пока всё не утрясется. Пока я не устроюсь в Москве.

Разговаривала сухо, поджимая губы и стараясь смотреть в сторону. Она всегда думала, что я как-то неправильно влияю на Настю. Сбиваю ее.

Сбиваю.

Ее.

Хотел бы я и вправду так уметь.

Но я давно перестал разубеждать тещу. С бывшей женой посла мы вообще последние годы виделись только мельком – на обязательно-семейных встречах. Здрасьте-здрасьте, как там у Валентина дела, да, дожди что-то всё не кончатся, но зато опята, да?

И вот она стоит, глядя в сторону, а я рад-радешенек, что согласилась об Ольке позаботиться. Она же и ее не то, чтобы очень. Да и двухцветная девочка обычно говорит: а можно к бабушке не ходить? Она лучше одна будет сидеть. И тут тоже заявила мне: давай я маму подожду. Даже не просится со мной, как будто понимает что-то. А я говорю: ну ты что, у бабушки же такой двор хороший, кедры, помнишь? Она с тобой паззл сложит, с собакой поиграешь, а там, глядишь, уже и я вернусь.

Нет, говорит, ты уже не вернешься.

Да ты что, кричу, дочь!

Чуть в окно не вышел от этого разговора.

После «черных футболок» с работы меня попросили. Коля – наш редактор – позвал, и сидит молчит. Я сначала не сообразил даже, рассматриваю победные вымпелы за олимпиады красноярских СМИ, ногой болтаю. А он говорит: чувак, тут звонили, короче. Извини, Людмиле обещают весь бизнес порушить. И у меня жену из школы погонят. Сергей Александрович может. Мы тебя не хотим, конечно, заставлять, но ты уж давай по-хорошему.

И я согласился по-хорошему, чего людей обижать. Коля потом с какими-то деньгами приезжал, но я только смеялся.

Позвонил Игорю – губернаторскому пресс-секу – он нормальный мужик, мы всегда ладили. А он говорит – давай завтра часа в два, обсудим, как тебе дальше. Я подошел в левую свечку крайадминистрации – пропуска нет. Звоню Игорю – не берет трубку. Я раз пять еще его набрал, прежде чем сообразил, что ничего не будет. Традиционно плохо соображаю.

А потом Сашка Овечкин приехал с вестями от всемогущего Сергея Александровича. Всемогущий велел передать, что работы я не найду, и не соврал – человеком чести оказался. В лучшем случае – извините, вас не согласовали. Но чаще – просто не пускали на порог.

Вот и всё, Дмитрий Сергеевич, сказал я себе. Приехали. Будем учиться писать в графе «род занятий» – «временно не работающий». И это совсем не то же самое, что «Антон Носик, путешественник».