Бертран и Лола - Анжелик Барбера

– Я не работаю, но слежу за собой, и мне это нравится, ведь мои дети пока не понимают, как важно говорить женщине комплименты.

– У вас трое мальчиков?

– Три сына. И очень шумные. По утрам иногда кажется, что их как минимум десять! Да вы наверняка уже имели сомнительное удовольствие слышать.

– А я жду близнецов, – поделилась Лола.

– Бедняжка… Сочувствую тебе.

Неожиданное «ты» приятно удивило обеих, они обменялись улыбками.

– Скоро переезжаете?

– Во второй половине сентября – ждем, когда будет готова квартира во Франкфурте.

– Как жалко, ведь я только что приехала! Нужно устроить барбекю «знакомства-прощания».

– Согласна.

– Заходи, если заскучаешь. Ты работаешь? – спросила Анна.

– Сейчас нет. Я стюардесса, «прикованная» к земле.

Анна понимающе кивнула.

– Я не прошла предварительный отбор, хотя очень старалась, но неудача меня «завела» похлеще успеха. Я уехала к черту на рога, в Вайоминг, согласилась работать «за стол и кров», через полгода – не поверишь! – вышла замуж за брата матери довольно гадкого ребенка, которого нянчила. Обожаю мужа, он потрясающий! – Анна подмигнула. – Как и твой, угадала?

Лола рассмеялась. Когда новая знакомая ушла, она прислонилась к стене и замерла. Идея стеклянной панорамы действительно принадлежала ей. Чтобы видеть звезды в любой час. Франк восхитился – как и Анна – и взялся за проектирование. Лола не сомневалась, что Бертран обязательно расспросил бы ее и внимательно выслушал. Она посмотрела на ясное голубое небо – ни облачка, ни самолета! – на душе ненадолго полегчало.

Несколько дней спустя, в разгар барбекю у соседей, куда она пошла одна, Лола почувствовала «пинок ногой». Анна сказала, что это самое «увлекательное» в беременности: «Заключительная глава гораздо неприятней!» Муж Анны счел нужным уточнить с едва уловимым американским акцентом, что она «всегда преувеличивает». Лола рассмеялась и сказала, что у нее есть время подготовиться.

На последнем перед отъездом в Германию осмотре она сообщила врачу «великую новость», тот одарил ее взглядом того-кто-все-знает и сообщил снисходительным тоном, что это «кишечное движение, то есть газы».

– Ошибаетесь, доктор. Вы во внешнем мире, а не во мне.

Гинеколог в тот день надел под халат белую футболку, и Лоле вдруг нестерпимо захотелось посмотреть, с какой она картинкой. Он усмехнулся ее последней реплике, и она запальчиво подтвердила:

– Они шевельнулись.

– Ну что же, рад за вас. Вот медицинская карта на английском языке.

– Спасибо.

По дороге домой чудо повторилось. Как хорошо! Мои дети и я. Лола замерла в ожидании, но ничего не случилось. Листья на двух березах, которые она посадила в центре лужайки, начали желтеть и сохнуть, ветки ласкались друг к другу, корни переплелись. Она подумала о Бертране. Я все время о нем думаю. Лола закрыла глаза. В залах ожидания немецких аэропортов не будет французской прессы, так что она не увидит его русских фотографий. И слава богу! Это все равно что встретить его случайно на прогулке, у вяза.

В залитой светом комнате под стеклянной крышей мимолетное чувство покоя растворилось, как не было. Осталось одно, безумное, желание: кинуться ему в объятия. Я никогда не перестану любить тебя.

Пейзажи за окном машины были так прекрасны, что дух захватывало. Все растения и животные являлись частью огромного пространства, они знали, что и вода, без которой нет жизни, создана для них. Казалось, время не властно над людскими поселениями, деревни выглядели так при всех режимах и властях. Они заключили договор с природой, встроились в нее. Бертрана это ободряло. Опасный внутренний шепоток утверждал, что хорошие, подлинные, надежные вещи не меняются, они сильнее времени и пространства. Встреча с Лолой в небесах, на борту самолета, болезненное тому доказательство.

Хочу, чтобы ты любовалась этими лесами вместе со мной.

Фотографу невероятно повезло с проводником. В Анатолии чувствовалась совершенно особенная надежность, он знал свою страну, и ему везде предоставляли «приют и ласку», кормили, поили водкой, укладывали спать. Бертран постепенно привыкал к спиртному, но особо не усердствовал. Путешествие по России подходило к концу, недели пролетали стремительно, ему хотелось снять еще много, хотя он уже знал, что́ отберет для репортажа и каталога.

Каждое утро Бертран вставал на рассвете, внимательно наблюдал за небом, пил крепкий кофе и выбирал натуру. Лола находилась за тысячи километров от Сибири, но была с ним. В нем. Не покидала его. Тоска по ней не отступала, надежда затаилась. Бертран работал очень сосредоточенно, точно знал, что необходимо обессмертить. Действовать приходилось стремительно, без репетиций и дублей. Фотографировать «на пленэре» – совсем не то что в студии. Свет – самостоятельная, непокорная сущность. Ничего никогда не бывает потом и не повторяется. Разве что идиотские поступки и ошибки. Сколько их делаешь, прежде чем обретаешь выверенный жест?

К вечеру они оказались в Калинском, небольшой деревне на десять домов, стоящей среди полей. Здесь жили знакомые Анатолия. Бертран вышел из машины и ощутил такой потрясающий аромат, но пахло не борщом.

– Это щавелевые щи, – просветил его Анатолий. – Картошка, яйца, шкварки…

Запах был такой богатый и необычный, что Бертран схватился за фотоаппарат, чтобы заснять момент «встречи» с кастрюлей.

– Шагай вперед и направо, – скомандовал проводник и толкнул дверь. Чугунок стоял на дровяной печи и не обманул ожиданий Бертрана, оказавшись черным, тяжелым, пузатым, основательным. Кадр получился идеальный. Анатолий представил фотографа, тот поднял крышку и сделал с десяток снимков женских рук, расставлявших тарелки. Хозяйке было около пятидесяти, жизнерадостная, полная, с двумя золотыми коронками во рту, но простоволосая, в отличие от сидевшей за столом свекрови, у той на голове был цветастый платок. Она спросила, какие фотографии он делает, цветные или черно-белые.

– Черно-белые.

Старуха молча кивнула и отправилась спать, а «молодые» повели разговор о добром старом времени, жаре, опасной для урожая зерна засухе и доме Бертрана.

– Я все еще живу с родителями.

– Как мы! – воскликнула хозяйка дома.

Все весело рассмеялись, а ее муж попросил фотографа во всех деталях описать его «избу». «Она кирпичная, наружная штукатурка белая, крыша черепичная, декоративный серый камень на каждом «ребре». Три этажа и чердак – нежилой». Русские понимающе покивали. «На первом этаже – гостиная, кухня, коридор, спальня родителей, кабинет моего отца. Три спальни на втором, четыре ванные и четыре туалета на каждом этаже». Кивки. «Внизу – моя мастерская и студия». – «В подвале?» – «Не совсем. На полуэтаже, он выходит в другой сад». – «Большой?» – «Приличный». – «Какие овощи выращиваете?» – «Две грядки салата и пряных трав». – «Выходит, маленький». – «Большие лужайки и много фруктовых деревьев». Разговор завершился очередным кивком и коротким: «Ясно».