Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл

Но она решила не ходить к новой соседке, потому что третий этаж ей нравился в доме меньше всего и был слишком близок к берлоге хозяина, а она сильно подозревала, что Драч не одобрит никаких контактов между девушками. Двое недовольных легко могут затеять заговор, а то и мятеж. А она не могла терпеть даже мысли об еще одном конфликте с любым из домовладельцев в то недолгое время, что будет здесь находиться.

По крайней мере, Светлана осталась тут жить, несмотря на ссору с Драчом. Стефани и новенькая были незнакомками, недовольными и подозрительными, но безопасность была в количестве. Они были свидетелями существования друг друга, и мысль о том, что Светлана сейчас наверху, ободряла ее.

Время от времени Стефани слышала через потолок шаги литовки, которая рявкала что-то в телефон на родном языке. Но – Стефани замечала это за многими европейцами – только по тону и громкости невозможно было понять, разгорается ли спор или излагаются жалобы; во время школьной поездки в Рим ей довелось слышать, как люди заказывают кофе таким голосом, что она вздрагивала.

У Светланы до сих пор бормотал телевизор, и кто бы ни вещал с экрана, звучал он так, словно находился под водой с полным ртом еды. Мысль о том, что она, возможно, больше не будет основной целью издевательств Драча или мишенью для его шантажа, также приносила Стефани виноватое облегчение. К тому же, Светлана упоминала, что появится и третья девушка – Маргарет или Маргарита, которая, возможно, станет дополнительным буфером между ней и парочкой кузенов.

Она пообещала себе, что если сможет перетерпеть все остальное, то как-нибудь доживет до понедельника. Если ей предложат работу со вторника по пятницу, и, если новые соседки не съедут, вероятно, получится протянуть недельку, накопив на другое жилье. К следующей пятнице у нее может хватить денег на нормальный переезд в новую комнату. И банковская карточка тоже прибудет.

«Воскресенье, понедельник, вторник…» До пятницы оставалось еще шесть ночей в этом доме. Но ожидание даже одной из них тянулось тюремным сроком, которому сопутствовала неизбежная психологическая пытка.

Нервно глядя на пустую часть кровати, Стефани заткнула уши и позволила губчатым затычкам расправиться, пока ее уши не заполнились гулом ее собственной крови. Она положила мобильник на матрас между подушками. Потом натянула одеяло до подбородка и попыталась занять мозг размышлениями о том, чем займется в воскресенье в центре города, проводя день вдали от этого дома.

Металл постройки был выкрашен зеленым в тон высокой траве и пучкам сорняков в заросшем саду. Старуха в круглой пасти купола из гофрированного железа только смотрела и улыбалась. Она была одета в коричневый кардиган, слишком большой для ее невеликой фигуры, поверх изношенного платья с дырявым подолом. Лицо у нее было морщинистым и невероятно древним и напомнило Стефани маленькое печеное яблочко в седом парике.

Стефани продолжала оглядываться через плечо на дом у себя за спиной, пытаясь вместе с тем найти объяснение далеким взрывам и следовавшему за ними сотрясению земли у себя под ногами. В небе выла сирена, так взволнованно и отчаянно, что паника ее только усугублялась.

– Куда мне идти? – Стефани указала на дом. – Вернуться туда?

Старуха не ответила: казалось, ее только забавляло несчастное положение Стефани посреди холодного дождя под безликим металлическим небом.

Перед старухой бродил маленький мальчик в ковбойском костюме, сшитом из обрезков. Нижняя часть его лица скрывалась под платком, соприкасавшимся с полями шляпы, под которой прятались глаза. Он распевал приглушенную тканью песенку:

– Вкруг шелковичного куста мартышка ласку гоняла. Остановилась поправить носок, хлоп! – и ласка пропала. Полфунта риса за два медяка, к нему полфунта сала. Четыре девы открыли дверь, хлоп! – и ласка пропала.

«Давай, подружись с ним, давай, давай». Ликующее выражение лица старухи с легкостью передавало это предложение, а что мелькало в ее черных глазах – приветливость или коварство – Стефани не понимала.

В нескольких ярдах за убежищем, подвешенные за шеи к ветке дуба, болтались тела четырех женщин. На них были длинные серые платья, волосы были забраны в пучки, а выбившиеся локоны свисали на обескровленные лица. Запястья им связали шнурками от ботинок.

Их и побить можно. Давай, давай. Они не против. Стефани не слышала, как старуха это сказала; слова прозвучали у нее в голове.

Даже издали ей было видно, что глаза одной из казненных открыты. Как только Стефани это поняла, она увидела лицо повешенной вблизи. Когда их взгляды встретились, лицо женщины наполнилось пугающим осознанием ужаса, сквозь который она проносилась, раскачиваясь на ветке дерева.

Стефани повернулась и бросилась к дому; земля тряслась так сильно, что ее подбрасывало, будто она бежала по трамплину, постепенно успокаивавшемуся после буйной активности.

В старой кухне с плиткой на полу кто-то невидимый сказал:

– Они внутри. Они хотят поговорить с тобой.

Люди в следующей комнате дружно вздымали руки вверх, как будто еще недавно держались друг за друга, сидя за столом, но теперь решили окунуть пальцы во тьму, заполнявшую пространство между огоньками свечей.

Двое из них закрыли глаза, их бледные лица окаменели от напряжения. Щекастое лицо лысого мужчины блестело от пота, к лысине приклеились уцелевшие волосы, смазанные маслом. Белая рубашка, которую он носил с галстуком и подтяжками, промокла. Сидевшая рядом женщина в очках кривила рот, точно от невыносимой боли. Третьей за столом была женщина, носившая шляпу и темные очки в помещении, чего Стефани не могла понять, но что ей сразу же не понравилось. В центре стола был деревянный ящик с чем-то, похожим на дверной проем с фиолетовым занавесом.

Стефани не видела ни стен, ни пола, несмотря на то, что позади стола, на темном серванте, выстроились в ряд четыре свечи.

Чувствуя, как на невидимом полу рядом с ней что-то движется, она подавила желание поморщиться. Прижалась спиной к ближайшей стене. Из-под стола все еще слышалось, как разворачивает свои кольца нечто тяжелое и мощное.

В комнате было так холодно, что у Стефани стучали зубы; ее лицо обдавали порывы воздуха, похожие на те, что порождаются резкими движениями в узких помещениях. Неожиданные колебания, а потом вспышки свечных огоньков подтверждали, что в комнате шевелится что-то, чего она не видит, и уж точно не желает касаться.

Ее ноги и ступни онемели. Стефани не просто не могла пройти через комнату туда, где, она знала, есть дверь, она еще и начала скользить в другую сторону, прочь от того места, куда желала попасть. Движение породило новый приступ паники в разбегающихся мыслях. Рот теперь распирало что-то, похожее на мяч для сквоша, завернутый в носовой платок, и попытка закричать была столь же бесполезна, как и сопротивление ее бессильных ног, которые несли ее вбок, вдоль стены. Она царапала ногтями по обоям у себя за спиной.

Когда Стефани протащило за спиной у сидевшего во главе стола мужчины, ее ступни к тому же оторвались от пола, и она согнулась, пытаясь уцепиться за что-нибудь, прежде чем поднимется еще выше в холодный воздух.