Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл

– Не лучшее время!

– Всегда есть время для хороших новостей, типа. Думаю, што ты захочешь это услышать.

– Правда, что ли? А я думаю, что достаточно уже слышала, приятель.

– Да ладно, Стеф, открывай. Я не буду весь вечер базарить с этой говенной дверью, типа. Ты хочешь меня выслушать. Поверь мне.

«Поверить тебе?»

Стефани отперла и открыла дверь, но не впустила его, хоть он и пытался проникнуть внутрь, сделав шаг вперед, прямо на нее. Она не сдвинулась.

– Что?

– Ладно, как хочешь. Но тут кое-што заварилось, в чем ты, типа, можешь захотеть поучаствовать. Личное дело. Нам надо его без лишних ушей обсудить.

– Я ничего не хочу с тобой обсуждать. Я здесь надолго не останусь. Особенно теперь. – Она взглянула на потолок. – Ну, то есть, ты, на хер, шутишь, да?

Драч изобразил непонимание:

– Не улавливаю.

– Все ты улавливаешь.

Он напрягся, услышав ее тон, прищурил большие глаза, наморщил верхнюю губу.

– Ты думал, я тут останусь? Когда здесь такое творится? – Она не могла заставить себя сказать или описать, что именно.

– Да это к тебе никак не относится. Што тут другие вытворяют – это их дело, ага. Ничего плохого в том, што люди, типа, зарабатывают у себя на дому.

Она сделала глубокий вдох и попыталась воззвать к голосу разума через ярость.

– О, так это, значит, просто люди на жизнь зарабатывают? Ты меня дурой считаешь? Настолько, блин, наивной? У тебя тут преступный бизнес.

В ответ на слово «преступный» Драч выпрямился, как будто она назвала его каким-то другим словом, начинавшимся на букву «п», и ей отчаянно захотелось, чтобы так и было. Увидев, насколько побледнело его лицо, Стефани подумала, что ей лучше закрыть дверь. «Но что тогда?» Окна были зарешечены. И в тот момент она боялась, что это сделали, чтобы удерживать людей внутри, а не снаружи. Немедленно вернулся страх, а следом выделывавшая коленца паника, словно они были клоунской труппой. Испуг Стефани был сильнее злости; он был ее естественным состоянием со дня, когда она переехала в дом № 82 по Эджхилл-роуд.

– Следи за тем, што мелешь. Ты ничего не знаешь. Говоришь такие слова в моем доме. Доме моей мамочки. Ты за кого себя держишь? Што тебе до этих девах? А? Это их дело, чем заниматься. А зашибают они больше твоего, девочка, если правду сказать. Они даже не из этой страны, а срубают сотню за пять минут. Без налогов. Несколько месяцев работы – и они, типа, в отпуске на остаток года. Юг Франции. Испания. У них красивая одежка и любые штуки, какие они захотят. А ты работаешь в каком-то колл-центре и одета как оборванка. Сама под собой ветку рубишь, женщина. Такая милая девочка должна в «Дольче и Габбана» ходить…

– Хватит! В жопу. Хватит… ты думаешь, я этим займусь? – Вот почему он пришел к ней в пятницу с дешевым вином – чтобы подсластить предложение стать шлюхой в этом вонючем, полуразваленном доме. К ней втирались в доверие. Втирались! Как это слово вошло в ее жизнь?

«Мне всего лишь нужны были сраная комната и сраная работа!»

Жизнь стала такой сюрреалистичной и мрачной, что это было смехотворно. Но если она выпустит безумный хохот, застрявший в глубине ее глотки, то в лае, который вырвется в тоскливый воздух, не будет ни следа веселости.

– Убирайся прочь от моей двери, иначе я буду вопить, пока не прибегут соседи.

– Да кто услышит-то? Старый сосед-извращенец? Так он уже, типа, пытался тут поразвлечься. Говорит, понравилось ему то, што он увидел.

Она закрыла глаза, сглотнула.

– Меня от тебя тошнит.

Драч с трудом подавил смех. В его глазах плескалось веселье.

– Никто не ждет, што ты пойдешь к такому старому говнюку, девочка. Мы тут про джентльменов высшего сорта говорим. У нас, типа, большие планы. Все движется очень хорошо. А раз у тебя ничего нет, так я от чистого сердца предлагаю тебе руку помощи, типа. Тебе всего-то нужно ненадолго составить им компанию, ага? Это все солиситоры [5] и прочие такие люди. Посетители наши.

– Посетители? – Ей снова захотелось визгливо, мертво расхохотаться. – Вот, значит, кто тут шляется вверх-вниз по этой засранной лестнице, посетители? Трахают нелегальных иммигранток в ваших вонючих комнатушках. Судьи, без всякого сомнения. Банковские управляющие и барристеры. Может, поговорим с полицией, посмотрим, как им твое деловое предложение?

Драч склонил голову набок. Размял шею. Сжал кулаки.

Сила и злость вытекли из Стефани, как холодная вода, и ее снова доверху заполнили нерешительность и страх. Она захлопнула и заперла дверь. Но не отошла от нее, потому что Драч все еще стоял с обратной стороны.

– Я не хочу, штобы то, о чем мы говорили, куда-нибудь просочилось, ага? Если мне позвонят из управы, или копы, ага, если я где-нибудь услышу, што ты пиздишь про этот дом, я буду очень недоволен. Ты ничего ни про мое прошлое не знаешь, ни про Фергалово. А у нас есть ключики от этой двери.

Его шаги удалились прочь, в темноту.

Когда Стефани перестала их слышать, она позвонила Райану.

Он не взял трубку.

К девяти вечера иностранки развлекли еще четверых «посетителей». Масштаб анонимного людского потока, проходившего через дом, не давал беспокойству Стефани утихнуть и добавлял к нему щепотку отвращения.

У окна лежали собранные сумки, подготовленные для побега, но куда – она не знала. Стефани уже сделала два самых отчаянных звонка в своей жизни: один в ХСМЖ [6], другой – в женский кризисный центр. В центре принимали только жертв избиения, направленных полицией; в ХСМЖ был длинный список ожидания.

А потом она приняла окончательное решение. Она дождется утра, возьмет все, что сможет унести, проведет ближайшие две ночи в дешевой гостинице, отложит последние сорок фунтов на поезд и еду и в среду вернется в Сток упрашивать Вэл, чтобы та ее приняла. С первой ночи в доме № 82 у нее был выбор исключительно из неприятных и неприглядных вариантов. Безнадежная нерешительность, а может даже надежда или самообман, ничем ей не помогали. Но теперь у нее не было выбора. Она должна была уйти отсюда утром.

Стефани легла в кровать в одежде. У кровати, наготове, стояла пара кроссовок. Еще одна ночь. Всего одна ночь.

Она лежала в постели несколько часов, пока машины замедлялись возле дома и отъезжали от него. Иногда они останавливались и хлопали дверями. Периодически по цементной дорожке перед домом шуршали шаги. Вдалеке открывалась и закрывалась передняя дверь. Скрипела лестница. Смеялись девушки. Включался и выключался свет. Сквозь потолок доносилась танцевальная музыка из мобильников. Драч носился вверх и вниз по лестнице, сопровождая, направляя, болтая, самодовольно хохоча, потому что все шло, как он хотел. Распустивший перья, скачущий петушок – она представила себе, как улыбаются широкие губы, как пересчитывают выручку змеиные глаза с тяжелыми веками, оценивая клиентов. Где был его кузен? Пялился на дверь на первом этаже?