Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

Морской даже не стал акцентировать внимание на том, что вместо «развив», товарищ Гопнер поначалу попыталась сказать «раздув». Сейчас, конечно, было не до этих глупых обид.

— Одно дело — додумывать сюжет в истории театральной постановки или биографии режиссера, а совсем другое — сочинять факты про реальное убийство. Вы это понимаете? — спросил Морской.

— Но классик же сказал, что жизнь — театр, а люди в нем актеры, — парировала Гопнер.

— Серафима Ильинична, я вообще внештатник, а не сотрудник. Имею право отказаться от задания. Редактор вы, вот сами и придумывайте, что хотите, про убийство… — Морской понимал, что переходит все границы, но не сдержался, что, вообще говоря, было ужасно. Потеряв расположение Серафимы Ильиничны, он оказывался в довольно плачевном положении. Других изданий было много, но объемы сотрудничества с ними не шли ни в какое сравнение с сотрудничеством в «Пролетарии».

«Нино́, подай мне, что ли, знак! — мысленно взмолился Морской. — Ты как вообще считаешь, что мне делать? Кощунство ведь, ради карьеры и из страха устраивать кино из твоей смерти? Кощунство или не кощунство?»

А вслух сказал:

— Сорвался, извините.

— Да пустяки, — улыбнулась товарищ Гопнер. — И я как раз хотела заговорить о том, что вы внештатник. Романтичный образ матерого волка, которого кормят ноги, на самом деле очень уязвим. И утомителен. У вас нигде нет ставки. А нам, если выгорит со всем этим делом про убийство в театре, как раз пора будет открывать отдел культуры. Должность заведующего вам бы подошла…

— О! — Морской искренне удивился и невольно вспомнил, как утром Ирина делилась своими опасениями о том, что, если в городе станет меньше изданий, то Морской останется ни с чем… — Милая Серафима Ильинична, благодарю, что попытались не только запугать, но и подкупить! Но я все равно пас.

— «Пас» в смысле против или в смысле передачи хода другому? — переспросила Гопнер. — Вы можете ведь ничего не писать, а просто контролировать Горленко. Мне, знаете ли, хочется экзотики!

— Могу предложить лишь папиросы «Нансен»! — Морской элегантно распахнул портсигар.

— Оставьте ваши шуточки и штучки! Ваш мальчик отныне получает задание писать эмоциональные, желательно поэтические отчеты о расследовании. А вы будете его курировать. Все ясно?

— Только не это! — хором воскликнули Морской и Николай, достигнув редкого единомыслия.

— Я не сумею писать стихи под заказ! — взмолился Николай.

Но Серафима Ильинична ничего больше не желала слышать. Сказав, что ждет до вечера ответ, она демонстративно погрузилась в чтение бумаг.

* * *

— Теперь мы поменялись местами! Видите! — радостно констатировал Коля, едва они с Морским оказались в коридоре. — Теперь от того, буду ли я вам помогать, зависит ваше будущее.

— Ничего подобного, — буркнул Морской, спускаясь к выходу. — Мне не нужна ваша помощь. Я просто не буду больше сотрудничать с этой газетой. Невелика потеря!

И тут же оторопело выкрикнул другое:

— Соня, что ты здесь делаешь?

Пройдя сквозь возмущенные крики вахтерши, даже не заметив их, к Морскому неслась… родная сестра его первой жены. Голову девушки украшал причудливо изогнутый капор, непослушный локон, выбравшись на белую щеку, игриво прилегал к уголку губ, глаза были полны мольбы, а тонкие пальцы нервно теребили ручку сумочки…

— Вульф! Как хорошо, что я тебя застала! Скорее! Пойдем к нам! — Соня кинулась к Морскому и взяла его за руку, будто боялась, что он убежит. Потом узнала Николая и обрадовалась. — Вы тоже! Умоляю! Возможно, понадобится мужская сила…

Польщенный, покрасневший, потерявший голову от внезапной встречи, Коля, слабо понимая происходящее, молча качнулся в сторону выхода из подъезда. Не бросая руки Морского и не позволяя ему отвлекаться ни на что другое, Соня помчалась в сторону дома, по мере сил объясняя происходящее:

— Сегодня ужасный день! Мама прибежала ко мне на работу в расстроенных чувствах. Нас будут уплотнять. Две комнаты для двух человек, это, дескать, противоречит нормам, и одну должны заселить селянками, которые закончили какие-то курсы и теперь, видите ли, будут жить и работать в городе. Дом, выделенный профсоюзу их будущей фабрики, пришел в негодность из-за отсутствия должного присмотра, поэтому их расселяют куда придется. Это неслыханно!!! Я отпросилась с работы и побежала в домоуправление. Только там уже никого нет. Тогда я зашла к отцу, рассказала ему эту нелепую новость, и тут началось! Он словно с ума сошел! Кто-то должен его вразумить! Как хорошо, что ты оказался в редакции. Пока я вызвонила бы Якова или Двойру, могло бы быть уже поздно. Ты же остановишь отца, да? Он обозлился и хочет сломать дом!

— Стоп! — Морской, похоже, ничего не понял, потому остановился и попросил Соню еще раз объяснить, что происходит.

— Так вот в чем дело! — С третьей попытки девушке, наконец, удалось достучаться до непонятливого журналиста. — Что же ты сразу не сказала? — будто не ему были адресованы два предыдущих рассказа, спросил Морской. — Вопросы жилищного характера это не ко мне, это к приемной матери моей жены. Я должен позвонить!

Рассудив, что ближайший доступный телефон будет уже в театре «Березиль», Морской увлек всех за собой. Теперь даже Николаю пришлось варьировать на грани между шагом и бегом. У театра Морской попросил подождать его, а сам рванул внутрь. Осознав, что остается с Соней наедине, Николай ощутил головокружение и, развернувшись на ватных ногах, прильнул лицом к стеклянной двери проходной, будто всматриваясь внутрь.

— Звонит? — обездвиживая Колю своим сногсшибательным ароматом, поминутно спрашивала беспокоящаяся Соня.

— Звонит! — севшим голосом отвечал Николай, продолжая вглядываться в заклеенное изнутри газетой стекло и с ужасом представляя, что будет, если Соня тоже решит посмотреть, как там Морской.

Наконец Морской вышел. Он явно повеселел и теперь уже не особо спешил.

— Все один к одному! И, кажется, я сдаюсь, — заявил он Николаю и переключился на Соню. — Вопрос наш довольно типичен. Производство сейчас расширяется. Где-то уже набрали новый персонал, где-то — открыли курсы для учебы. А жилье еще не достроено. К тому же старый жилищный фонд ветшает на глазах… Вышли новые указы об уплотнении, и началось. Все недовольны, все протестуют…

— А ты не недоволен? — вскинула брови Соня.

— Я не про себя. Цитирую, что слышал, — примиряюще пояснил Морской. — Ма сокрушается, что наших людей не поймешь. Когда-то, в далеком 20-м, рабочих невозможно было заманить в городские квартиры. В этих «буржуазных каменных мешках» народ чувствовал себя как в клетке и требовал оставить за ним право жить в одноэтажных домишках без удобств, зато «с земелькой, да с дружными соседями». На нос едва два метра площади набегало, а их все устраивало. А нынче эти же люди, когда им на двоих двадцатиметровую комнату оставляют, кричат о грабеже и несправедливости! — рассказывая, Морской нарочно копировал интонации Ма.