Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

— Как в настоящих детективах? — Николай явно был на седьмом небе.

— Даже лучше. Если будет нужна помощь в виде доступа в архивы или в лабораторию, или оперативники понадобятся — я обеспечу. Единственное, выделить тебе в подчинение постоянную группу сотрудников я не могу. Но могу дать добро на сбор гражданской следственной группы из неравнодушных активистов. Общественникам сейчас всюду зеленый свет, так что ура! Товарищ Морской, конечно, человек тяжелый и эгоистичный, но как помощник в следствии незаменимый. Он знает театр, он толков, он выдвинул вчера прекрасные теории про убийство… И сам я, конечно, тоже буду вести расследование. Кто-то из нас да справится, ведь правда? Морской, вы почему позеленели?

Категорическое «нет» Морского привело обоих носителей фамилии Горленко в замешательство.

— Я не согласен, — твердо повторил Морской. — Я могу участвовать в расследовании только как журналист. Лишь как сторонний наблюдатель, не более.

— Что ж это выходит? — растерянно моргал Коля. — Вы втравили меня в эту историю, потом сделали вид, что хотите меня из нее вытащить, и теперь, когда осталось только взяться за дело и все расследовать, хотите меня бросить?

— Я действительно хотел, — Морской едва сдерживался, чтобы не прокомментировать это наивное «осталось только все расследовать». Пусть у парня остается хоть капля оптимизма. — Я действительно хотел вас вытащить. Но правдой, а не нелепыми выдумками о каком-то секретном задании.

— Значит так, — инспектор явно обиделся, что его гениальный план не оценили, и заговорил ледяным тоном: — Разбирайтесь сами. Николай, у тебя есть время до вечера. Хочешь, убеждай этого жестокосердого гражданина, не желающего помогать найти убийцу своей близкой подруги. Хочешь, найди других двух активистов. Но ты, товарищ Морской, учти, за тобой по этому делу столько грехов тянется, что если Коля за неделю не справится, то первым делом ОГПУ тебя возьмет за дачу ложных показаний. Они ужасно злятся, когда граждане врут органам безопасности…

— Вот именно! — попытался внять к голосу разума Морской, но внимать в этом кабинете было не к кому.

На том и порешили. К проходной Морской и Коля спускались молча. Вернее, Коля пару раз пытался поймать взгляд бывшего наставника, но Морской отводил глаза.

— Ну и черт с вами! — психанул Коля, выходя на улицу. — Не буду я вас убалтывать.

Но все равно не отставал. Тогда-то Морской и намекнул, что бывшему ученику пора идти своей дорогой.

— Последние новости! Все события города! — Пронесшийся мимо мальчишка с охапкой газет отвлек Морского от неприятных мыслей и воспоминаний.

Коля живо кинулся покупать газету.

— Вы ж говорили, журналист всегда должен быть в курсе! — забывшись, крикнул он Морскому, радуясь, что догнал мальчишку, но потом смутился и добавил с явным сожалением: — Хотя ведь я уже не журналист. Ну, все равно газетка пригодится…

Морскому в который раз стало жаль этого милого доверчивого парня.

— Послушайте, — он решил снова попытаться вразумить бывшего подопечного, — я, естественно, отказываюсь участвовать в авантюре вашего дяди. Я не криминалист, я не компетентен и патологически боюсь — да, да, именно боюсь — брать на себя такую ответственность. Это дело решенное. Но вы? Вы-то куда лезете? Опомнитесь! Вдруг вы задержите невиновного? Ваш дядя обыкновенный карьерист, который, чтобы не получить выговор за проваленную безопасность театра, придумал историю с почти что раскрытым заговором. Он ничем не рискует, сочинив этот бред, — если за неделю убийца и правда найдется, ваш дядя станет героем. Если нет — вернется в то же положение, что было сегодня утром.

— Неправда! Он придумал это не из-за карьеры, а ради меня! Давайте, может, я вам еще раз объясню, — Николай, похоже, тоже решил попытаться переубедить собеседника. — Мы с вами оба загремим за решетку, если не раскроем это дело за неделю. И я полагаю, что выхода у нас нет! Я ведь уже был одной ногой в тюрьме. Ну, то есть был обеими ногами в камере предварительного заключения. Так вот — там плохо! В одной подвальной комнатушке набито столько человек, что можно задохнуться просто от тесноты. Они спят сидя, потому что негде лечь. А среди них ведь есть и невиновные. Но не у всех есть дядя и друзья, и сколько времени пройдет, прежде чем невиновность смогут доказать, никто не знает. — Коля зябко поежился, представляя, чем могло кончиться сегодняшнее приключение. — Дядя, пока вел меня в кабинет, разъяснил, откуда эта давка. Не арестовывать нельзя: большая часть подследственных задержана по доносу, а доносы положено тщательно проверять. Перевести дальше нельзя без доказательства вины. Отпустить нельзя без доказательств невиновности. Хорошо хоть часть признается во всем на первых же допросах, стоит немного нажать, иначе вообще перенаселение в предвариловке было бы, потому что доносы проверять — дело долгое.

— Что вы несете?! — Морской побледнел. — Ваш дядя, верно, скверно шутит, а вы повторяете невесть что. Я не желаю это слышать! И все эти угрозы про арест мне нипочем. Я знаю, что невиновен. И не желаю бояться несправедливости в собственной стране… И хватит за мной идти! Это преследование действует на нервы.

— Что ж, — вздохнул Николай. — Будете тогда, как и хотели, как сторонний наблюдатель следить за тем, как гибнет ваш бывший ученик. Ну или не гибнет! И я вас не преследую ни капли. Нам просто по пути. Товарищ Гопнер мне сказала зайти за гонораром за стихи, которые я написал на смерть вашей подруги. За вот эти.

— Что?! — дрожащей рукой Морской вырвал из подмышки Николая свежий номер «Пролетария», схватил вкладыш и попытался хоть немного совладать с накатившей тоской.

* * *

— Вы… Вы… Вы почему это напечатали?! — Пулей влетев в подъезд Дворца Труда, игнорируя оклики дежурной внизу и правила субординации наверху, Морской промчался по редакционному коридору прямиком к кабинету Серафимы Ильиничны Гопнер. Та как раз, прижимая к груди стопку листов, выходила из кабинета, прикрывая за собой дверь носком туфли. Несколько мгновений редактор переваривала услышанное.

— Вообще-то здесь я задаю подобные вопросы, — услышал, наконец, в ответ Морской.

Насмешливо откинув назад седую голову (а ведь ей всего 50 лет!), Серафима Ильинична смотрела распоясавшемуся сотруднику прямо в глаза и явно не была смущена. — Вопрос о том, почему тот или иной неподобающий материал попадает на страницы советских газет, я задаю себе и окружающим уже много лет. У меня и должность соответствует такому вопросу. В отличие от вашей…

— Да, но… Но в этом случае и я могу спросить… — Морской внезапно растерял весь пыл и вяло потряс газетой. — Поверьте, покойная хоть и ценила черный юмор и отличалась слабостью к гротеску, но такой похабной эпитафии не заслужила…

— Ишь, как вы заговорили! Писали бы заметку сами, раз такой к ней строгий. А мы с коллегами и так отлично справились, за пять минут составив сообщение об убийстве и снабдив его небанальной эпитафией. И, если я не ошибаюсь, вы сами просили пустить информацию в ближайший номер…