Зелменяне - Моисей Кульбак

Было затхло и темно.

Вечером дочь пекаря вошла в сарай:

— Молодой человек, вот вам хлеб!

Наутро она принесла ему чугунок супу, который он с благодарностью съел и тотчас же принялся ждать обеда.

Бера жил одиноко среди старых бревенчатых стен и рябых кур, которые клевали его сапоги. Лежа в сарае на животе, он потягивал волосики усов и все чаще вспоминал Поршнева, этого веселого парня, который ехал верхом по правую его руку. «Берка, ты спишь?» Вот так лежал Бера где-то в сарае и тосковал.

…Осенняя ночь в поле. Из низких туч льет проливной дождь. Мокрые лошади стоят в темноте. Вокруг небольшого пня сидит весь взвод: Кривошеев, Поршнев, Митросян, Андрей, и еще, и еще… В горячей золе печется картошка. Потом Поршнев пел в ночи. Все сидели вокруг него, а дождь лил из рукавов, с усов, с волос…

Вот так и лежал Бера в сарае и тосковал.

Под вечер маленький пекарь возился во дворе. Он ощупывал засовы, замки, стучал ставнями. После этого шума еще больше сгустилась затхлая тишина, смешанная с обрывками куриных звуков, доносящихся с насеста.

Поздно ночью маленький пекарь с распахнутой грудью — видно, прямо от печки — вбежал в сарай с охапкой одежды под мышкой.

— На, парень, надень, и пойдем в дом…

Немного погодя Бера уже сидел возле освещенного стола. На Бере была короткая, линялая куртка, а на голове репсовая субботняя кепка, которую приличные хозяева обычно надевают, когда идут в синагогу.

От огня в печке падал золотой отсвет на половину комнаты, а крошечный пекарь опять стоял среди лопат, совал палки с баранками в огонь, вытаскивал из печи длинные противни с печеньем.

— Жуй баранки, парень!

Бера брал прямо из груды горячие, румяные баранки и время от времени задерживал взгляд на сидевшей за столом дочери пекаря, от которой пахло тмином.

— Парень, будь как у себя дома… Парень, возьми себе стаканчик чаю…

Потом пекарь обратился к дочери:

— Лэйча, почему ты не читаешь книжку?

Лэйча опустила глаза в книжку.

В печке потрескивает огонь. Грязные ручейки пота стекают с черной бороденки пекаря в его распахнутый ворот. Палки и лопаты летают взад и вперед, и над всем этим трещит его тонкий голосок; пекарь сокрушается о разграбленных на базаре лавках, об общине, превращенной белополяками в нищую.

Маленький пекарь вздыхает.

Но, бросив взгляд на Беру, он вдруг начинает стороной выведывать своим сладким голоском, не женат ли этот парень, не окажется ли вся затея напрасной.

Бера хлебает горячий чаек, смотрит в потолок и молчит, как и полагается Зелменову.

Маленький пекарь швыряет в печь палку с баранками.

— В чем тут загвоздка? Отец с матерью имеются, наверное? И кой-какая маёмость[9]тоже, наверное, есть? Ну а чтобы отбарабанить молитву — за этим, конечно, тоже дело не станет? В классы небось не хаживал, так ведь?

Бера кивает головой.

— Но какое-нибудь ремесло знаешь? Не можешь ли ты мне, парень, сказать, что ты умеешь делать?

— Я кожевник.

— Кожевник? Вот как?.. Ну так в чем же загвоздка? Наверное, имеется немного сбереженных деньжат? И надо думать, что одет и обут? Ну а когда с Божьей помощью отвоюемся и живехонькие вернемся домой, тогда возьмем и замочим шкурку. Станешь сам себе хозяином, разве не так? Ну так в чем же загвоздка? Сколько тебе лет?

— Тридцать два года.

— Тридцать два года? — И маленький пекарь схватил лопату и сунул ее в печь. — Ну так это же самый раз, самый расцвет! Моя Лэйча как раз годами десятью моложе тебя. Стыдно, парень, стыдно! Я в твои годы был уже давно женат…

Все же в ту ночь Бера еще отправился спать в сарай (и надо же человеку держать зятя своего в сарае!).

Наутро его снова позвали пить чай.

Теща была в новой шали. Бера сидел у самовара, Лэйча — по другую сторону, но мысли у обоих, как назло, застопорились. Лэйча томилась, ей следовало о чем-то спросить Беру, но она не знала о чем.

Тогда заспанный маленький пекарь со встрепанной бородкой соскочил с печки. Придерживая кальсоны одной рукой, он прыгал по комнате и рассуждал:

— Что это творится на свете? Сидят парень и девушка, оба молодые, — ну так посмеялись бы, пошалили бы, как это полагается… Я знаю?.. У людей, например, сидят и лузгают семечки, даже целуются…

Он приподнял занавеску на окне и выглянул на улицу.

— А почему бы и не выйти погулять? Хороший день. Садятся на траву, говорят, как описывается в книжках, что-нибудь о птичках, о цветочках, а потом всякие там шуры-муры… Молодежь ведь!..

Днем Бера и Лэйча вышли за город. От Лэйчи пахло мылом, она шла вплотную к парню, с пылающими щеками, и плела вокруг него сети любви. Розовый воздух простирался над песчаной, идущей вниз дорогой и над зеленью полей.

Потом они долго стояли на деревянном мостике через какую-то речушку и, опершись на березовые перила, смотрели в воду.

Лэйча достала из кармана горсть семечек.

— Угощайтесь, — сказала она, — угощайтесь!

Он по-хорошему улыбнулся, поднял свои спокойные, зелменовские глаза и только сейчас увидел Лэйчу очень близко. Было начало лета. Он хладнокровно принялся лузгать семечки, как в таких случаях делают Зелменовы. Потом спросил:

— Вы не знаете, куда ведет эта дорога?

— В Волковыск.

— А из Волковыска?

— В Слоним.

— А из Слонима?

— В Лиду.

— Эта дорога на Вильно, что ли?

— На Вильно.

Он задумчиво смотрел вниз, в речку. Вода была светла до самого дна. Серебряная плотица спокойно стояла в прозрачной воде на одном месте, как прикованная.

Лэйча спросила:

— Вы когда-нибудь испытали любовь?

— Нет.

— Так испытайте сейчас…

Она проговорила это удивительно тихо, пугаясь собственных слов, и тогда он налившимися вдруг глазами украдкой глянул на нее.

— Ну?

— А что? — спросил он громко.

— Почему вы не целуетесь?

* * *

К вечеру они вернулись назад в местечко. Она шла, опершись на его руку, как после свадьбы. Бера сказал ей:

— Сегодня ночью я ухожу.

— Что?

— Сегодня ночью, — сказал Бера, — я ухожу.

Солнце зашло. Солнце озолотило верхушки заборов и маленькие оконные стекла домов. В домах посолиднее уже зажгли лампы. Маленький пекарь Рувн — его звали Рувном — стоял у ворот и нетерпеливо дергал свою бороденку.