Карфаген. Летопись легендарного города-государства с основания до гибели - Жильбер Шарль Пикар

Жермен смог сделать определенные положительные выводы, основываясь на изучении одного текста. Первые семь параграфов написаны обычным аттическим языком, а в остальных используются поэтические выражения, и имеется несколько слов, которым придано совсем иное значение, чем то, которое они имеют в обычной жизни, иными словами двусмысленное. Многие из терминов имеют значение, которое они приобрели в эллинистический период. Все это позволило Жермену сделать вывод, что текст был либо выдуман от начала до конца так называемым переводчиком, либо, в значительной степени, испорчен переводом. Это заключение кажется весьма сомнительным; автору этой книги особенно трудно согласиться с тем заявлением Жермена, что несколько частей текста были просто списаны у Геродота. Есть только одно предложение, которое подтверждает подобное заключение: в параграфе VII утверждается, что эфиопы и троглодиты живут в окрестностях Ликсуса. Еще не прочитав статьи Жермена, автор данной книги высказал предположение, что эти слова были вставлены позже. Все другие схожие отрывки из «Плавания Ганнона» и книг Геродота рассказывают об общих чертах плаваний в тропиках: о дикарях, облаченных в звериные шкуры и говорящих на незнакомом языке, о непроходимых лесах и проч. Гораздо более интересны коренные отличия в произведениях Ганнона и Геродота. Сатаснес (Геродот, VI, 43) и насамонцы (II, 32) добрались до степей, расположенных южнее Сахары, которые в ту пору были населены пигмеями. А Ганнон исследовал еще и джунгли, где обнаружил негров или «горилл», которых часто отождествляют с пигмеями[22]. Поведение этих существ, описанное Ганноном, полностью противоречит рассказу Геродота о пигмеях, которые довольно цивилизованны, живут в деревнях, говорят на человеческом языке, носят одежду и обращаются со своими пленниками гуманно. С другой стороны, самых характерных и самых интересных подробностей «плавания» – рассказа о лесах, из которых по ночам доносилась музыка, горящих горах и реках из огня и т. д. – у Геродота как раз и нет.

Аргументы Жермена строятся в основном на анализе языка этого произведения, хотя упоминаемым им вопросам можно дать иное толкование. Подобно всем семитам, карфагеняне любили увесистый стиль изложения и обильно уснащали тексты плодами своего воображения, что весьма трудно понять европейскому уму, не говоря уж о том, чтобы перевести. Самым удачным примером этого служит упоминание о звездах в конце погребальной эпитафии на финикийском языке, которую совсем недавно обнаружили в Пирги; современные лингвисты так и не смогли понять ее смысл. Поэтому нет ничего удивительного в том, что переводчик «Плавания» использовал поэтические термины, изменял значения некоторых слов и время от времени вставлял выражения из современной речи, которые еще не вошли в греческую литературу.

Жаль, что Жермену не пришла в голову очень интересная идея о том, что некоторые фразы в рассказе о плавании Ганнона могут представлять собой семитские выражения. В этом смысле стоит затронуть по крайней мере один вопрос. В своей статье Жермен отмечает, что хотя имя Ганнон было очень популярно в Карфагене, а человек, принявший участие в плавании, входил в состав правящей семьи, в рассказе ни слова не говорится о том, каково было его происхождение, и «этим-то фальсификатор себя и выдал». К сожалению, когда Жермен изучал пунические надписи, он занимался только эпитафиями или посвящениями. Официальных записей он не читал. А ведь отцовское имя первого суффета было опущено как в храме Астарты, так и в храме Танит в Ливане, а также в неопунической надписи, сделанной, согласно карфагенской традиции, в храме Финиссут. В договоре 216 года до н. э., заключенном между Ганнибалом и Филиппом Македонским, греческий царь указал имя своего отца, но ни Ганнибал, ни кто-либо другой из его карфагенских коллег, поставивших свои подписи под этим договором, этого не сделали. Поэтому так называемая аномалия, на которую обратил внимание Жермен, является как раз дополнительным доказательством подлинности текста, а не его фальсификации.

Жермен же тщится доказать, что рассказ о плавании является подделкой или то, что карфагенский оригинал с трудом прослеживается в работе недобросовестного переводчика. Но ведь самые убедительные аргументы в пользу подлинности этого документа дает нам история литературы, а поскольку Жермен является специалистом по греческой литературе, это должно было привести его к совершенно противоположным выводам.

Несколько греческих писателей оставили нам описания воображаемых путешествий в далекие и более или менее мифические страны. Гекатей из Абдеры и Эвхемерий – самые известные авторы, писавшие подобные книги, и если Диодор воспринимал их писания как непреложную истину, то Лукиан в своей «Истинной истории» создал на них пародии. Этот жанр литературы имеет свои особенности, по которым его можно легко опознать: в сюжет, там, где это возможно, вплетаются мифологические анекдоты (хотя этим не гнушались даже самые серьезные историки); для философских и нравственных рассуждений используются рассказы о варварах (в этом случае автор идет по стопам великого Платона). В рассказе же о Плавании Ганнона нет никаких вставок на мифологические и философские темы, хотя они туда так и просятся. В абзаце XIV, например, карфагеняне приписывают огни и музыку, доносившуюся из ночного леса, какой-то сверхъестественной силе, и прорицатели убеждают их покинуть остров. Греческий писатель – под этим словом не обязательно подразумевается автор, сочинявший художественные произведения, а человек с Геродотовым складом ума, – принялся бы искать объяснение этому в мифологии и очень долго распространялся бы на эту тему. Молчание Ганнона говорит о совсем ином складе ума. Жермен предположил, что выражение «горящие реки» в отрывке XVII были вдохновлены потоками адского огня, о которых Платон рассказывает в конце диалога «Федон». Это – одно из многочисленных надуманных сравнений, которые Жермен приводит в своей статье; но в любом случае, если бы автором «Плавания» был грек, он бы уж ни за что не упустил возможности сравнить реки огня с царством Аида!

Можно было сравнить «Святую историю» Эвхемерия с рассказом о «Плавании», но Жермен почему-то этого не сделал. Эвхемерий всегда помещал действие в своих выдуманных надписях, на которых он основывал свои теории, в такое место, куда не мог бы добраться ни один ученый, изучающий эпитафии, чтобы проверить, правильно ли он их понял. Фальсификатору «Плавания», если таковой и был, никто не мешал сделать то же самое; он мог бы, вне всякого сомнения, начать свой рассказ так: «Пройдя Геркулесовы столпы, мы добрались до разрушенного храма, в котором нашли надпись, которую сделал Ганнон, царь Карфагена, вернувшись из своего плавания». Этим фальсификатор сделал бы себя одновременно самым лживым и самым скромным из всех греков; а по мнению Жермена, таковым он и был.

Кроме того, фальсификатор должен был обладать сверхъестественными способностями, придумывая историю, в которой все главные события основаны на географии Тропической Африки. Жермен предполагает, что большая часть «фальшивки» относится к IV веку до н. э.[23] Но если бы Ганнон не совершил своего плавания, ни один человек в Средиземноморье не имел бы никакого представления о тропических лесах Африки. Только в начале нашей эры люди, посланные царем Юбой, вернувшись домой, сообщили кое-какие сведения о великих реках и лесах этой части мира. Как мы уже видели, ни Сатаснес, ни насамонские исследователи не заходили дальше саваны Южной Сахары, а рассказ о путешествии, которое совершили финикийцы Нехо, появился в необычно сухом греческом пересказе, где совсем не было описаний берегов, вдоль которых они проплыли. Так что фальсификатору пришлось бы полагаться только на свое воображение, и оно должно было быть совершенно сверхъестественным, чтобы он ухитрился в своем рассказе не сделать ни одной фактической ошибки!