Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи

Остановила Орысю от крика совсем простая мысль: подоспей на помощь стража – как бы им самим худо не пришлось.

– Не буду. Мы вам все сейчас отдадим, – столь же деловито ответила она. – Кушаки у нас, видите, шелковые, сейчас развяжу. А еще есть…

– Отдашь, отдашь. Все отдашь, – как-то невнимательно произнес плечистый. – Не здесь только. Ну-ка, пошли…

Со стороны Михримах (саму ее, заслоненную двумя мордоворотами, не было видно) последовал легкий вскрик и какое-то движение.

– Да тихо ты, ишачья грыжа! – чуть нервно, но вполголоса ругнулся кто-то из четверых: не плечистый, которого Орыся уже определила как старшего. – А то и до невольничьего закутка не доживешь…

«Невольничий закуток»? Это же то место в Сандаловом бедестане, где продают рабынь! Они что, собираются их…

Но что собирались делать похитители, так и осталось не до конца проясненным. Старший вдруг напрягся и, продолжая держать руку на плече Орыси, всем корпусом повернулся в сторону, выпуская ее из поля зрения. Среди остальных тоже произошла какая-то перестановка.

– Ну, ты чего? – протянул плечистый тоном одновременно угрожающим, испуганным и ищущим возможность примирения. – Ну, здесь ведь не ваш участок, правда?

– Почтенный Багдасар сказал, – произнес кто-то невидимый, перекрытый боками и спинами повернувшейся к нему четверки, – что его клиенты покинут рынок невозбранно.

– С какого вдруг перепугу это его клиенты?

– Почтенный Багдасар сказал так.

– Слушай, где двое мед едят, третий пальцы не облизывает, да? Мы к меняльному прилавку не лезем, что тебе-то еще нужно вообще?

– Мне – ничего. А что сказал почтенный Багдасар, ты уже слышал.

Сквозь просвет меж двумя похителями Орыся наконец сумела рассмотреть, с кем они спорят. Это был тот самый булыжниколицый. Голос у него не выразительнее и не мягче физиономии: каменная стена, мощеная улица. Оружия никакого не видно, но правая рука опущена так, словно в ней что-то есть.

И что-то появляется в руке второго мордоворота, не старшего. Короткий нож, который он держит клинком назад, вдоль руки, скрытно.

Михримах – вот она, между этим вторым и его соседом, виден рукав и штанина шальвар.

Сейчас.

Змейкой скользнув под рукой старшего, Орыся освободилась от его хвата. И ударила ногой в подколенный сгиб: не старшему, а второму, мордовороту с ножом, стоящему к ней спиной.

На самом деле вес и рост у нее были маловаты, чтобы провести этот удар чисто и с полной уверенностью в результате. Поэтому она продолжила движение, шагнув в угол прогибающейся ноги, как на лестничную ступеньку, и вкладывая в этот шаг всю тяжесть своего тела, пусть и невеликую. Доку-ага, показывавший ей этот прием, был бы доволен.

Сохранялся, конечно, риск, что при падении мордоворот вцепится в Михримах мертвой хваткой. Но он, пытаясь удержать равновесие, наоборот, взмахнул руками.

Нож, короткий печак с изогнутым лезвием, выскользнув из разжавшихся пальцев, высоко взлетел над толпой.

Старший дернулся, но, как видно, не такие у него были отношения с булыжниколицым, чтобы можно было сейчас отвести взгляд от него самого и от его свободно опущенной правой руки. Так плечистый и остался стоять лицом к своему собеседнику, перестав быть для девочек опасным.

Оставались еще двое. Но Орыся не зря еще до появления булыжниколицего начала развязывать кушак, точнее, тот отрез для шелкового тюрбана, которым она была опоясана поверх настоящего кушака. Миг – и последние двое мордоворотов, один из которых действительно имел шанс удержать Михримах, непроизвольно вскидывают руки, ловя ярко метнувшееся между ними крыло широкого полотна.

Тут уже не Доку спасибо, а наставнице пляски Фюлане-ханум, уделявшей большое внимание постановке движений при танце с шалью.

Друг другу девочки не подали ни единого знака: как-никак они были близнецы и в такие минуты все чувствовали одинаково. Мгновенно, тенями метнулись прочь. Проскользнули сквозь толпу, не оглядываясь на то, что осталось за спиной.

Они уже были далеко, когда сзади донесся исполненный боли возглас: «Ой, иша-а-а-ачья грыжа!!!»

Почему-то Орыся была твердо уверена, что это наконец упал печак, воткнувшись второму из мордоворотов в плечо, икру или ягодицу на всю длину своего клинка.

К счастью для места попадания – маленькую.

* * *

Они почти опоздали. То есть, собственно, опоздали: намеревались успеть перед тем, как голос муэдзина призовет всех на вечернюю молитву, а оказались на месте чуть позже.

Правда, как выяснилось, во время творения Магриба все коридоры дворца вымирают, так что добраться до своих покоев сестрам удалось незамеченными. Могли бы и догадаться, по чести говоря: а как иначе-то?

Не догадались, потому что сами доселе представить себе не могли, что когда-нибудь вечерний намаз пропустят. Это – куфр, грех тягчайший, превращающий правоверного в неверного, в кяфира. То есть, точнее, все-таки лишь уподобляющий кяфиру, временно: ведь малый же куфр, асгар. Не может быть, чтобы всего один пропуск молитвы – и сразу куфр акбар, полностью стирающий все предшествующие и будущие добрые поступки, бесповоротно ввергающий в ад. Ведь не может?

Наверное, не может. Точнее это сумел бы объяснить мулла, но какая же дура ему о таком расскажет?

Даже дурак не расскажет, если иметь в виду «цветков». Потому что Маленький Тюльпан с Шафраном тоже о молитве забыли, пребывая в горести и слезном отчаянии. Вот сейчас завершится Магриб и войдут доверенные слуги, а то и сама хасеки… Что тогда с ними, «цветками», будет?!

А уж когда они узнали, что прямо сейчас шелк есть только для одного тюрбана и серьги тоже лишь завтра будут, отчаяние их возросло стократно, а стенания и вопли разнеслись по всему гаремному крылу. До такой степени, что это могло оказаться опасным. Прежде всего, конечно, для самих полумальчишек, но они об этом не давали себе труда задуматься.

Сестрам пришлось бежать к Басак-ханум, всячески улещивать ее (а она ворчала: да что за глупости, до утра, что ли, обождать нельзя), выпрашивать у нее ключи. Когда же няня отказалась, они отправились вместе с ней в малый гардероб, рылись там в сундуках, а потом еще и ларец с личными украшениями открыли… Но нашли. И отрез шелка точно такого же цвета нашли, и, конечно, серьги подыскали ему в тон.

Действительно очень красивые серьги, жалко с такими расставаться. Но слезы евнухов нужно было осушить немедленно.

Что и удалось. При виде подарков Шафран и Маленький Тюльпан расцвели так, как настоящим цветкам даже не снилось. Пали на колени, облобызали ковер у ног Михримах (на ее служанку, чье лицо было скрыто чадрой, они внимания не обратили вовсе – ну и хвала Аллаху) и, счастливые, убежали наконец к себе.

А утром, болтаясь с Михримах по гарему и не смея выйти за его пределы (хватит, нагулялись уже!), Орыся услышала странный разговор и дернула сестру за рукав, чтобы та остановилась. Михримах подчинилась охотно: евнухи всегда слыли признанными собирателями сплетен, и если кто-то хотел узнать о последних происшествиях во Дворце Пушечных Врат, то спросить следовало именно стражей гарема.