Лето Виктора Цоя - Юрий Айзеншпис

В пересыльной тюрьме я находился около месяца, и в начале октября был отправлен в Красноярск. Конечный пункт твоего назначения определялся в Управлении исправительно-трудовых учреждений, которое находится при пересылке. Как только приговор вступает в законную силу, по поступающим разнарядкам тебя отправляют в одну из зон.

Куда именно? Помимо формальных моментов, связанных с видом режима, здесь присутствует изрядная лотерея. А особенно могут пригодиться связи, даже не самые тесные. Ведь нет никакого нарушения, если твое дело положили в другую стопку и тебя послали отбывать назначенный срок не в холодный Хабаровск, а в близлежащий Смоленск.

Попросить о более приятном маршруте и пункте назначения может и следователь, с которым ты хорошо сотрудничал, и прокурор, и общий знакомый, и знакомый общего знакомого. В моем багаже таких связей не нашлось, у родителей и друзей, к сожалению, тоже. Поэтому только через несколько лет благодаря неожиданно открывшемуся высокому знакомству мамы я смогу получить маленькое послабление.

Рано или поздно всему приходит конец, пришел он и ожиданию отправки по этапу. Я уже обратил внимание, что все переезды происходят вечером, часов около 10. Вот и сейчас примерно в это же время я вышел из камеры с вещами и был отконвоирован в пункт сборки на вокзал. Там тебя принимает конвой, независимый перед администрацией пересылки, обыскивает прежде всего на предмет заточек и прочих режущих предметов и сортирует по направлениям. Естественно, по тем, что отходят сегодня ночью. Я оказался в группе «на Свердловск». При этом конечный пункт назначения я не знал, да особо и не интересовался – хрен редьки не слаще. Но догадывался, что он находится дальше Свердловска. Путь заключенного обычно проходит в несколько этапов, ибо по правилам более двух суток тебя не имеют права держать на сухом пайке. Хотя иногда кажется, что настоящая причина отнюдь не в этом. Движение по пересыльным тюрьмам словно является частью некоего устоявшегося ритуала подношения зека зоне. И оно просто обязано быть долгим, мучительным и безысходным – не в отпуск, поди, едешь! Еще со времен царской России вагоны для перевозки заключенных называют «столыпинскими». Они и являются основным символом этапа, главным соединительным элементом тюремной карты России. В целом же никакой экзотики, вполне обычный вагон, где проемы между купе затянуты решетками, где окна существуют только со стороны прохода и куда набивают невольных пассажиров столь же плотно, как и сельдей в бочку. И они там действительно засаливаются на славу!

Сами поезда тоже вполне обычные, как правило, почтово-пассажирские, просто первые один или два вагона – столыпинские. Загрузка зеками обычно происходит где-то в отстойниках, в местах формирования составов, и на вокзальный перрон поезд подается уже вместе с заключенными. Выгрузка – тоже в тупиках, подальше от испуганно-любопытных взглядов. И лишь изредка, если ссаживают на промежуточных станциях, эта процедура происходит на общем перроне на глазах у честных и законопослушных граждан.

Нашу «делегацию» примерно в 90 человек повезли на нескольких воронках, мы подъехали к какой-то сортировочной станции, вышли, сели на корточки. Я сразу зачерпнул ботинком воды из какой-то лужи, сначала расстроился, а потом подумал: «Ну и ладно. Заболею – так заболею. Сдохну – так сдохну». А потом сам же себе отпарировал: «Нет, не сдохнешь! Выживешь, не сахарный!».

Во время этого внутреннего диалога начальник конвоя произносил свою привычную речь:

– Всем встать. Строем к вагону. Шаг в сторону – побег. Стреляю. Метко.

Это, конечно, звучало не так поэтично, как тюремная поговорка:

Но бежать ни желания, ни возможности не было: по бокам колонну охраняло человек десять солдат с оружием и злобными псинами. Да и куда? А вот и вагон… Похоже, не двухместный СВ, в котором я ездил в последний раз на юга. И даже не плацкарт.

В каждое купе-боксик нас набилось душ по 10–12, но это еще по божески, далеко не предел уплотнения. Иногда умудряются засунуть до 18 человек: восемь внизу, шесть на верхней полке, на которой делался настил. И еще на багажной 4. Вот это уже точно кошмар!

Из этапируемых практически никто не знал, куда в итоге попадет, и разговоры и догадки на эту тему занимали немалую часть времени. Делились слухами о строгостях режимов, нравов и природы в тех или иных зонах, рассказывали о побегах, бунтах и т. д. Пребывающие на верхних полках старались подглядеть пункт назначения – надпись типа «КрасЛаг» на своем тюремном деле во время переклички контролеров. Но это удавалось редко.

В Свердловск нас привезли под покровом темноты, и вся процедура приемки повторилась. Именно там, в местной пересылке, я понял и увидел весь смысл понятия «беспредел». Временное обиталище оказалось переполнено заключенными сверх всякой меры. Весь пол камеры, шершавый и бетонный, без всяких плиток, устилали грязные клопастые матрасы, да так плотно, что приходилось проходить прямо по ним. На шконках емкостью в 20 спальных мест валяются вповалку человек 30 – по трое на двух матрасах. Поворачиваться можно только всей тройке одновременно. Еще человек 10 под шконками, на полу еще 20. Еще 10 вообще непонятно где спят. Нет и намека на вентиляцию, стоит жуткий смрад, в карты играют, курят. Заваривают чифирь, поджигая газету под алюминиевой кружкой. Кого-то насилуют в углу за «занавесочкой» – очередь стоит. Параша не закрывается ни на секунду. Более того, она не только ничем не отгорожена от камеры, а даже слегка приподнята, словно на пьедестал.

Словно постоянное напоминание о твоем нынешнем незавидном положении:

Ты – зек, ты – раб, ты – животное.

Именно в эту пересыльную отрыжку, иначе и не назовешь, я вошел одетый в импортное шерстяное пальто, в ондатровую шапку, весь модный и с иголочки. В этой одежде меня задержали прошлой зимой, в ней пошел и по этапу. А когда в подобные отдаленные места приходит этап из Москвы, он сопровождается не только похабной присказкой: «Прилетели к нам грачи, пи….сты москвичи», но хорошими шансами лишиться своей нормальной одежды. Голым ты, конечно, не останешься – твой прикид «по беспределу» обменяют на какое-нибудь рванье. А еще со мной прибыло продуктов килограммов на 15 – и выигранных в карточный покер, который обычно играется фишками от домино, и купленных в ларьках. Тоже могли заставить поделиться. А я бы заартачился. И чем бы это кончилось… Но мне повезло. Едва я зашел внутрь, со шконки прозвучал властный вопрос:

– Откуда сам?

– Из Москвы…

– Валютчик, что ли?

Я просто потерял дар речи. Так вот, с одного взгляда мою сущность могли распознать только очень понимающие люди. Свои люди. И таким свояком оказался Алик Зейналов, бакинец, азербайджанец. Я весь задрожал. Не от страха, отнюдь – от удовольствия. В этом мраке, в этой безнадеге оказался человек моей бывшей тусовки, а значит, чем-то близкий. Не шаромыжник, не шантрапа, не бандит. Вообще в таких трудных местах интуитивно ищешь людей, с которыми существует хоть что-то общее – высшее образование, город проживания, даже одинаковое имя – и то уже теплее. А тут…