Ничего личного, кроме боли - Галина Владимировна Романова

— Знаю, — повернула голову, глянула через плечо. — Знаю и хочу помочь. Съезди в клинику, Игорь. Эта санитарка сегодня дежурит, я специально узнавала.

Он кивнул, потянулся к ней. Желание дотронуться до нее стало почти болезненным.

— И прекрати жрать снотворное, Новиков.

Ольга вышла, громко хлопнув дверью.

— Товарищ полковник, она пропала. — Кошкин сказал это так неуверенно, как будто сам сомневался, так ли это. — Ее нигде нет. В квартире пусто. Мы воспользовались услугами…

Майор выразительно подвигал бровями. Горевой понял: чтобы попасть в квартиру Бессоновой, привлекли бывшего медвежатника — не первый раз в полицейской практике, скажем прямо.

— Все вещи на месте. Ничто не говорит о поспешном отъезде. Чемоданы, сумки — все на местах. Даже продукты в холодильнике. Машина на парковке, ключи от машины в доме. А ее самой нигде нет.

— Вокзал, аэропорт?

Горевой расстегнул китель, покряхтел, снял. В кабинете было душно, но кондиционер он включать отказывался: поток ледяного воздуха в такую жару — это гарантированный насморк.

— Пусто. Она не покупала билет.

— Документы? — Горевой с шумом втягивал воздух и резко выдыхал, раздувая ноздри. — Дамская сумочка?

— Документов нет, товарищ полковник.

Кошкин опустил голову. Он и сам понимал, что о похищении речь не идет. Маша просто сбежала. Подставила их всех. Они выхлопотали ей освобождение под подписку о невыезде, а она взяла и удрала в неизвестном направлении.

Конечно, они могут объявить ее в розыск. Но кому от этого станет легче?

— Умник, еще Интерпол привлеки, — фыркнул Горевой, стоило только Кошкину заикнуться о поиске по официальным каналам. — Пока молчок. Будем делать вид, что она где-то отсиживается. Если узнают из соседнего отдела, что она сбежала, — грядки нам на дачах полоть до конца жизни, Сережа. С волчьим билетом выйдем отсюда. Понимаешь, да?

Он все понимал. Но переживал не потому, что может лишиться работы, а из-за того, что так ошибся в Маше. Он же поверил, он же от жалости чуть не задохнулся, когда она расплакалась у него на груди. Худенькая, подавленная, с грязными от слез щеками. У нее никого нет, за нее некому заступиться. Так он думал, пока успокаивал ее там, в камере, и гладил по плечам. Он больную жену дома оставил, помчался ее спасать.

А она…

Получается, Денис Рыжков прав и все его подозрения не на пустом месте. Что-то их Маша скрывает, что-то скверное и опасное, о чем они пока не догадываются. Денис съездил в город, где она жила раньше, провел там два дня в разговорах с ее бывшими коллегами и соседями. Вернулся ни с чем.

Нет, сам-то он, понятно, был уверен, что привез тонны полезной информации. Глаза горели, когда он расхаживал по кабинету и рассказывал, размахивая руками. Но если по существу — ерунда, сплетни и только.

— Денис, ты себя слышишь? — перебил он в какой-то момент, когда уже не было сил это слушать. — Ее мать — колдунья! Потомственная! И она передала Маше свое… Тьфу, даже повторять противно. Потомственная колдунья, надо же до такого додуматься!..

А она оказалась потомственной лгуньей и притворщицей. Не дай бог, окажется еще и убийцей.

— В общем, так, майор. — Горевой колыхнул толстым животом, поднимаясь с места. — Молчим. Молчим до тех пор, пока это возможно. Мы же ее на время расследования от работы отстранили?

— В отпуске она числится.

— Отлично. — Полковник принялся вышагивать по кабинету. — Раз нет документов и дамской сумки, значит, удрала. Только вот куда? И почему?

— Сесть боится, товарищ полковник. Улики против нее.

— Мусор это, а не улики, — отмахнулся Горевой. — Коллеги проследили весь ее путь от дома до работы — она нигде не сворачивала. Григорьева убили как раз в то время, когда она ехала на службу. Может, часом позже, но никак не раньше. Словам экспертов я не верить не могу. Она же потом не отлучалась никуда?

— Никак нет, товарищ полковник.

Кошкин настороженно следил за перемещениями начальника. Такой информации у него не было — не его ранг.

— Я тут попросил людей… В общем, так: в то утро была одна посторонняя машина на соседней с нашей парковке. Там в это время посторонних не бывает, рано для офисных людей. Активное движение там начинается ближе к одиннадцати. Так вот, простояла эта машина минут десять, уехала, через час вернулась. И снова десять минут. Кто выходил — не заметили. Надо проверить, майор.

— Так точно, проверим.

— Мало ли. Курочка, как говорится, по зернышку, н-да… — Полковник остановился возле окна. — А погода-то какая, глянь, майор. В такую погоду да на воздух, да с шашлычком на бережку. Н-да, будет нам с тобой шашлычок, майор, если не раскрутим это дело. Слушай, что это жужжит, не пойму?

Оглянулся на Кошкина, покосился на его нагрудный карман, в котором дергался мобильный.

— Ответь, что ли.

Саша Стешин. Знает, где майор, беспокоить по пустякам точно не будет. Если звонит уже в третий раз, значит, что-то срочное. Может, Маша объявилась?

— Товарищ майор, прошу прощения, но это может оказаться важным, — непривычно быстро заговорил Саша. — У нас здесь Игорь Валентинович Новиков. Хирург, помните?

Интересно, они его за болвана держат? С памятью вроде пока порядок.

— Что хочет?

— Говорит, что есть важная информация, но настаивает на вашем присутствии, товарищ майор. Речь об убийце его матери.

— Понял. Минуту погоди.

Отодвинул телефон от уха и повторил слово в слово Горевому, застывшему у окна.

— Пускай несет сюда свою важную информацию.

Полковник вернулся к столу, снял со спинки кресла китель, надел, застегнул на все пуговицы.

«А он красивый малый, — подумал Горевой, когда Новиков вошел в кабинет. — Да, исхудал, в глазах тоска, рубашку не мешало бы погладить. А все равно красивый. Женщины по такому должны сходить с ума. И делить его ни одна точно ни с кем бы не захотела, даже с матерью…»

Новиков поздоровался, сел. Скользнул по Кошкину с Горевым странным взглядом.

— Даже не знаю, с чего начать. — Откинул кожаный клапан на сумке, достал несколько листов, сложенных вчетверо. — Мне пришлось записать — для верности. — Все трое помолчали. — Одним словом, так. Моя невеста… Моя бывшая невеста, — поправился со вздохом, — без моего ведома распространила по больнице портрет человека, который мог совершить преступление.

— А где вы его взяли? — спросил Кошкин.

Он ему точно этот портрет не вручал. Не портрет — сплошное недоразумение, тысяча человек в городе на него похожа, если не больше. Да он, Кошкин, просто боялся шквала звонков.