Проклятое наследство - Татьяна Корсакова

Ну что же, вот он сменил обстановку, а воздух здесь и в самом деле целебный, почти курорт. Да только что-то не чувствуется облегчения, наоборот – на сердце словно камень. Он-то и раньше был – камень, а теперь вот стал в несколько раз тяжелее. Ладно, с этим Клим как-нибудь разберется, камень на сердце ничем не хуже камня за пазухой. А у присутствующих за ужином, у всех без исключения, за пазухой имеется по камню. Вон один только дядюшка чего стоит, смотрит хмуро, с досадой, родственника в Климе не признал, да и признавать не желает. А иначе давно бы представил остальным как своего внучатого племянника. Раз не представил, так и навязываться не нужно. У Клима иных дел полно. У кого-то из сидящих за столом камень за пазухой будет куда как побольше, чем у остальных. Может быть, получится вычислить этого «кого-то» еще до того, как тот сам решится открыть карты.

А тихий вечер в кругу семьи медленно и неуклонно скатился в скучную банальность. Или склочную банальность? Клим еще не успел изучить всех участников драмы, но распределение ролей уже запомнил и даже выстроил в уме иерархическую лестницу. Пока на самой вершине этой лестницы балансировала Матрена Павловна. Ступенькой ниже стояла баронесса фон Дорф, но Клима не покидало ощущение, что позицию свою баронесса может сменить в любой момент по собственному желанию. Катерина Кутасова, которую супруг ласково называл Коти, а Матрена Павловна по-свойски Катькой, одной рукой цеплялась за подол роскошного платья баронессы, а второй стаскивала башмак с ноги Матрены Павловны. Действия ее были нахрапистыми и неуклюжими. Так не ровен час и свалиться можно. Дети, мужья и поверенные стояли особняком и лестницу штурмовать не собирались. На первый взгляд, а как там на самом деле, время покажет.

И совсем уж особняком держался Август Берг. Вот кто знал и об острове, и о людях, его населявших, больше остальных. Вот у кого были самые веские основания, чтобы начать эту странную игру.

Не рад видеть племянника? Злится? А отчего же злится?

Из-за стола перебрались в гостиную, дочка Матрены Павловны, весьма аппетитная барышня, тут же заняла место у клавесина. Пальцы ее были неловки, а игра ужасна настолько, что Клим не на шутку испугался, что этакие дикие звуки могут спровоцировать у него головную боль. Потому, сославшись на усталость с дороги, распрощался с хозяевами и гостями замка. Снаружи царила тишина и приятная прохлада. Звезды казались большими и близкими, а желтый диск луны цеплялся боком за острый шпиль маяка. Клим вздохнул полной грудью, постоял немного, любуясь ночным небом, и пошагал к пристани.

До противоположного берега он добрался без приключений. Пару раз казалось, что за ним наблюдают, хотелось обернуться, но Клим не стал. В лесу, отделяющем озеро от города, ощущение это исчезло, и он помимо воли вздохнул с облегчением. Оставшийся путь до гостиницы Клим преодолел быстро, но подумалось, что лошадь бы ему не помешала.

Город уже давно спал. Как во всех провинциальных городах, люди здесь рано вставали, но и ложились тоже рано, улицы и центральная площадь пустели до утра, чтобы очнуться с первыми рассветными лучами. Гостиница спала. Свеча горела лишь в одном из окон первого этажа, и Клим, подобно глупому мотыльку, устремился на свет этой свечи. Захотелось вдруг увидеть того несчастного, кого этой летней ночью заграбастала в свои объятия бессонница.

Не несчастный – несчастная да еще ко всему прочему одинокая… Графиня Шумилина сидела за письменным столом. Несмотря на жару, на плечи ее была накинута пуховая шаль, а плечи эти то и дело вздрагивали от тяжелого кашля. Все ж таки больная девица, пусть бы даже и графиня – это сплошная морока. Клим даже попытался понять Подольского. Тащить за собой на остров существо унылое, беспрестанно кашляющее да еще и со скверным характером – занятие неблагодарное. Куда как разумнее оставить ее в гостинице до окончательного выздоровления.

А графиня тем временем словно почувствовав, что за ней наблюдают, кашлять перестала, поплотнее закуталась в шаль, встала из-за стола. Встала, чтобы тут же покачнуться и упасть. Упала она с совершенно неблагородным стуком и окончательно пропала из поля зрения. Теперь Клим мог видеть лишь кончик ее косы. Туманов немного подождал в надежде, что барышня придет в себя и его помощь не потребуется, но не судьба. Барышня лежала на полу между столом и кроватью и не подавала признаков жизни. Ох уж эти благородные девицы! Клим вздохнул и, подтянувшись на руках, улегся грудью на подоконник. Благо по случаю жары окно было открыто, и вышибать стекло не пришлось. Мысль, что можно просто разбудить коридорного, в тот момент Клима не посетила, да и путь через окно казался самым коротким.

В комнате было душно, куда душнее, чем снаружи, Клим тут же покрылся испариной. Слабого света свечи недоставало, чтобы рассмотреть все в деталях, но недвижимое тело обнаружилось сразу.

– Анна Федоровна, вам плохо или вы просто так прилегли? – спросил он на всякий случай и, не дожидаясь ответа, положил ладонь на лоб барышни.

Лоб был горячий, а дыхание частым и неглубоким. Дыхание не понравилось Климу особенно. Впрочем, в сложившейся ситуации не было ничего, что могло бы ему понравиться. Даже изящные щиколотки, выглядывающие из-под платья, не возбудили его интереса. Интересовало Клима сейчас лишь две вещи: имеется ли в этом чертовом городе доктор и когда наконец соизволит явиться блудный жених. Сам он с девицами благородного происхождения дела если и имел, то лишь амурного свойства. Отношения те были взаимно приятными и совсем неутомительными, в отличие от нынешних, которые и отношениями-то назвать можно было лишь с большой натяжкой. Что можно делать с беспамятной девицей? Особенно принимая во внимание тот факт, что девица – чужая невеста, можно сказать, без пяти минут чужая жена.

Пришлось действовать по обстоятельствам, поднимать девицу с пола. Жар, от нее исходящий, Клим почувствовал даже сквозь ее и свою одежду. Длинная, туго заплетенная коса, соскользнула с ее плеча, коснулась кончиком пола и, перекладывая Анну на кровать, Туманов не к месту подумал, что пол может быть не слишком чистым. Косу Клим аккуратно пристроил на подушке рядом с хозяйкой, а кончик так и вовсе отряхнул от невидимой в темноте пыли. Вот только, что делать дальше, он не знал, а потому похлопал девицу по щекам, сначала осторожно, а потом довольно сильно. Наверное, из обмороков прекрасных дам нужно выводить каким-то иным, более изящным способом, но тут уж не до жиру.

– Эй, Анна Федоровна, очнитесь, – сказал он раздраженным шепотом и затаил дыхание в надежде на чудо.

Увы, чуда не произошло, прекрасная дама приходить в себя не желала. Кокетничала? Дамам ведь свойственно кокетство. Чтобы убедиться окончательно, Клим потянулся за стоящей на столе свечой. Взгляд зацепился за сложенный пополам листок бумаги. Изображенное на нем Клим сначала принял за рисунок, а потом решил, что это все же не рисунок, а какая-то схема. Часть схемы, если быть точнее. Но схемы и рисунки интересовали его сейчас меньше всего, горящую свечу он поднес к лицу Анны. В неровном свете лицо это было иным, незнакомым: запавшие глаза, заострившиеся скулы, тени от ресниц на полщеки, ложбинка между ключицами и яркой искрой серебряная ласточка на витой цепочке. Стало совершенно ясно, что пощечины не помогут и не спасут, что действовать нужно быстро, потому что все это – не легкая простуда, которая пройдет сама собой, и уж точно не дамское кокетство. Ни одна дама не хотела бы, чтобы посторонний мужчина видел ее такой некрасивой и беспомощной. Вот только так уж вышло, что решать проблему придется ему, постороннему мужчине, потому что непосторонний променял вечер с невестой на вечер с другом. Клим его даже в чем-то понимал, мало радости возиться с больной дамочкой, когда светское общество Чернокаменска распахнуло тебе свои радушные объятия. Он бы и сам сейчас предпочел вернуться в замок. Там, по крайней мере, не так душно, а на озере так и вовсе прохладно.