Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

– Забирай себе. – Сева оттолкнул его с дороги и, не обращая больше ни на кого внимания, побрел вперед.

– Да сдался он мне, – хмыкнул Митяй и бросил быстрый взгляд на Соню.

Соня ждала объяснений. А еще она боялась. Так боялась, что зубы ее снова начали выбивать чечетку.

– Значит так! – сказал Митяй решительно и так же решительно взял Соню за руку. Рука у нее была ледяной. – Мы тебе сейчас кое-что… – он осекся, – кое-кого покажем. Он конечно не красавчик, но в душе добрый. Где-то очень глубоко в душе.

Сказал и тут же подумал, что у Темного пса не может быть души. И вообще, коммунизм душу отрицает. Впрочем, коммунизм и упырей отрицает, а они вон так и шастают, так и шастают по лощине.

– Я больше не могу. – Соня перешла на шепот. – Мне не нравятся эти загадки. Про кого вы говорите?

– Сейчас увидишь, – пообещал Митяй и раздвинул еловые лапы, скрывавшие от них поляну.

Батя лежал на том же месте, где он его и оставил. Батя лежал, а перед ним сидел один из Горынычей. Издалека она мало чем отличался от обычного пса. Ну разве что размерами. Горыныч был размером с теленка. Годовалого теленка. Хорошо хоть, голова у него пока была только одна.

– Кто это? – Соня юркнула вслед за ним через колючий еловый полог и замерла, не сводя глаз с Горыныча.

– Это собачка. – Не орет, в обморок не падает – уже хорошо. Сейчас бы еще и Горыныч повел себя по-мужски, не решил закусить ее головой.

– Горыныч, свои! – сказал Сева громко и решительно. По-хозяйски сказал. Выходит, слышал все, что говорил ему Митяй. – Не трогай ее, ясно?!

Горыныч оскалился, но с места не сдвинулся. На дальнейшие переговоры у Митяя не осталось терпения, пусть разбирается Сева, а ему нужно узнать, как там батя!

Батя был ни живой, ни мертвый. Сердце его билось через раз, но билось. Раны запеклись и почернели, но больше не кровили. Есть надежда! Нет, будет, если они успеют добраться до партизан.

– Что у него с глазами? – Голос Сони звучал за его спиной, но оборачиваться Митяй не стал. Он пытался нащупать пульс на батином запястье. – Почему они такие?

– Особенности породы. – Севин голос звучал за спиной. Механический, равнодушный голос.

– А хвост?

– И хвост – особенность породы. Руками его не трогай. А лучше вообще близко не подходи, от греха подальше.

– А с дядей Гришей что?

Вспомнила про дядю Гришу! Наконец-то!

– Раненый он, – буркнул Митяй. – Фашисты его расстреляли и в овраг сбросили. Думали, убили, а он живой.

– Дай мне посмотреть! – Соня упала на колени рядом с ним, про Горыныча она, кажется, уже забыла.

– А ты что, разбираешься? – спросил Митяй, косясь в ее сторону.

– У меня папа – хирург. – В голосе ее послышалась гордость. Папой-хирургом девочка Соня гордилась. Конечно, врач-хирург – это тебе не вор-рецидивист! – Он сейчас на фронте, а я с детства с ним в больнице, на дежурствах, на перевязках. До тех пор, пока мама… – она запнулась, а потом продолжила с решительным отчаянием: – Пока моя мама не нашла себе другого.

Значит, не все так плохо в Митяевой жизни, потому что его мамка ждала батю даже из тюрьмы, а Сонина променяла хирурга… На кого променяла?

Соня словно услышала его мысли, глянула с вызовом.

– Он – полицай, – сказала шепотом и тут же зло добавила: – Только он мне никто! Слышите, вы?! Мой отец на фронте. Он спасает наших солдат. И я буду…

Соня говорила, а сама уже расстегивала пуговицы простреленного, залитого кровью пальто. Не брезговала, не боялась испачкаться в крови, не боялась ни крови, ни открывшихся страшных ран. Не боялась, но, увидев их, смертельно побледнела, бросила быстрый взгляд на Митяя, а потом прижалась ухом к батиной груди, затаилась. Не поверила, что до сих пор живой? Никто бы не поверил. Самому Митяю до сих пор верилось с трудом.

– Бьется, – сказала она наконец полным радости и изумления голосом. – Бьется сердце!

– А то мы без тебя не знали! – огрызнулся Митяй. – Что нам дальше делать, дочка хирурга?

Она задумалась всего на мгновение, а потом сказала:

– Раны надо обработать и перевязать. Еще бы пули достать, чтобы не было заражения, но я не представляю, как это сделать тут, в лесу.

– Пули будем доставать, когда доберемся до партизан, а перевязать… – Митяй растерянно огляделся в поисках того, что сгодилось бы для перевязки. Одежда его и Севы была такой грязной, что на бинты ее не порвешь. Он перевел требовательный взгляд на Соню.

– Что? – Она тут же покраснела.

– Твоя одежда чистая. Блузки нам хватит?

Митяй думал, она начнет выделываться, как всякая девчонка, с которой хотят стащить блузку, но она кивнула и велела:

– Отвернитесь!

Они послушно отвернулись, хотя не было в этом никакого смысла, видели они уже Соню в порванной комбинашке, насмотрелись.

Она разделась быстро, а потом так же быстро натянула на себя кофту и пальто.

– Все, можете смотреть, – сказала смущенно.

Они посмотрели. Смотрели в основном на белую блузку в розовый цветочек. Хватит ли этого для перевязки?

– Сверху можно шарфом замотать. – Соня глянула на Севину шею, тот молча стянул шарф, протянул ей, потом сказал: – В рюкзаке есть самогон. Сгодится для обработки ран?

– Сгодится! – обрадовалась она и попробовала разорвать блузку голыми руками.

Голыми руками не получилось, Митяй пустил в ход свой охотничий нож. От блузки шел тонкий цветочный аромат. Или ему это просто мерещилось?

Дальше они не мешали и под ногами не путались. Соня орудовала решительно и ловко, наверное, и в самом деле батя-хирург брал ее с собой в перевязочную. А отмытые от запекшейся крови раны выглядели страшно. С такими не живут.

С такими не живут… Это думал Митяй. Это читалось в Сонином взгляде.

К черту! Обычные люди не живут, а его батя фартовый!

Он так и сказал, процедил сквозь стиснутые зубы про фарт, и Соня не стала спорить, молча кивнула, закусила губу, замотала, пережала шарфом батину грудь.

– Все. – Она выпрямилась. – Кровотечение остановилось само… – В голосе ее было безмерное удивление, видно, бате-хирургу такие живучие пациенты не попадались. – Но ему все равно нужна операция. В самое ближайшее время.

– Нужна, значит, сделаем! – Митяй встал на ноги. Ему бы сказать Соне спасибо, но проклятая поперечность лишила его правильных слов. В кармане отцовского пальто он нашел залитую кровью пачку папирос, выбрал одну, которая посуше, и закурил.

Ему думалось, что они не успеют, что никакого фарта не хватит для того, чтобы батя дотянул до операции. Да и есть ли в партизанском отряде врач? Старый Зосимович, наверное, смог бы помочь, но где сейчас Зосимович? Живой ли он вообще?