Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

И Горыныч вышел. Сначала Соне показалось, что вышло сразу три пса. Два живых и один… мертвый. А потом выяснилось, что пес один, только трехголовый. Две живые головы и одна костяная.

– Только не рухни в обморок, – предупредил Митя. Предупредил, а сам подошел близко-близко. Наверное, приготовился подхватить ее бесчувственное тело.

Соня не сводила глаз с трехглавого пса, изучала все три его головы и не собиралась терять сознание. Трехглавый пес ничем не хуже упыря. А во многом даже лучше. Ведь это именно он спас ее от неминуемой смерти. Вероятно, уже дважды спас. Ведь там, у лесопилки, с парнями наверняка был именно он.

– Вот почему он Горыныч, – сказала Соня тихо, но твердо.

– Сообразительная, – усмехнулся Митя, а потом глянул на Севу, сказал: – Помоги мне с батей, блондинчик.

Вдвоем они аккуратно уложили дядю Гришу на спину пса. Соня держалась поблизости. Пыталась приглядывать и за ними, и за туманом, который, казалось, решил остаться в Гремучей лощине навсегда.

Идти старались быстро. Так быстро, как только позволял туман. Туман был такой густой, что Сева опасался, что они могут заблудиться, что движутся они не вперед, а по кругу. Но Митяй был уверен и целеустремлен.

– Не бойтесь, городские, – сказал он, когда Сева попытался высказать свои опасения. – Я, считай, вырос в лесу. Я тут каждую кочку знаю.

Как выяснилось, знал Митяй далеко не каждую кочку. Уверенность его поубавилась, когда земля под массивными лапами Горыныча начала пружинить и хлюпать. В Севины ботинки тоже натекло холодной болотной воды, а к туману начали примешиваться сумерки.

– Нельзя идти ночью, – сказал Сева и тронул Митяя за плечо. – Слышишь? Мы пропадем, если пойдем в темноте.

– А если не пойдем, – Митяй дернул плечом, – пропадет мой батя! Так что ты смотри, блондинчик, решай сам. Можешь остаться с ней, – он кивнул в сторону притихшей, поникшей Сони, – а мы с Горынычем пойдем вперед. Партизанский отряд на том берегу. Я знаю.

На том берегу… На том берегу чего? Вот этого месива из снега, грязи и болотной жижи?..

– Здесь должна быть гать.

Митяй говорил уверенно, вот только Сева понимал – нет в нем никакой уверенности, если лишь отчаянная надежда на фарт. Тот самый фарт, который до сих пор позволял его отцу оставаться в живых.

– Нет тут никакой гати, тут кругом топь!

– Оставайтесь! – процедил Митяй сквозь стиснутые зубы. – Оставайтесь, а я пойду.

– Ему нужно к врачу, – сказала Соня тихо, но твердо. – И как можно скорее.

Значит, не останется, попрется следом за Митяем. Она думает, что от нее хоть что-то зависит! Дура! Он, Сева, тоже думал, что может решить, помочь и спасти. Если бы вернулся тогда, если бы не подчинился тому свербящему, невесть откуда взявшемуся чувству неизбежности, возможно, Таня сейчас была бы жива. Но он послушался, и Тани больше нет. А если ее нет, то чего бояться ему?

Нет, он не влюбился и не прикипел душой, как сказала бы тетя Шура. Он просто не исполнил свой долг, данное обещание не исполнил. И теперь с этим как-то придется жить. Или умереть, что по сути одно и то же.

Первым ушел под воду Митяй. Ступил на кочку, которая оказалась вовсе не кочкой. Был Митяй – нет Митяя…

Сева бросился вперед, одновременно придерживая Соню.

– Не лезь! Стой, где стоишь!

Она замерла. Надолго ли? Он не знал. Как не знал, что сейчас делать. На месте кочки образовалась черная полынья. Где-то там барахтался Митяй. Одежды на нем много, а еще боты… Долго не продержится, уйдет на дно. Если у этого гиблого места вообще есть дно.

– Палку! – закричала Соня. – Сева, протяни ему палку!

Только сейчас он вспомнил про осиновый кол, который использовал вместо посоха, упал на брюхо, выкинул вперед руку, закричал:

– Митяй, хватайся!

Хорошо, если услышит. Хорошо, если остались силы схватиться за протянутую палку.

И услышал, и сил хватило.

– Тяни, – прохрипел Митяй, сплевывая болотную жижу.

Сева потянул. Какое-то время казалось, что трясина ни за что не отдаст свою добычу, а потом дело сдвинулось с мертвой точки. Митяй хрипел, барахтался, полз. Сева хрипел, барахтался, тащил. Соня тоже тащила. Словно это могло помочь. И только Горыныч стоял в сторонке. Одна голова его вглядывалась в ставший уже темнотой туман, вторая косилась на неподвижного дядю Гришу, а мертвая щелкала челюстями. Звук получался мелкий и дробный, как перестук кастаньет. По всему выходило, что Горыныч им был не помощник и не спаситель. Ничего, управились и без него. А как управились, повалились на спины. Тепла еще хватало, кровь еще бурлила от пережитого, но Сева знал – это ненадолго, скоро придет холод. И с холодом этим им никак не управиться. Кругом сырость, кругом вода. Костер здесь не развести.

Оказывается, он плохо думал про Митяя. Оказывается, Митяй умел добывать огонь даже посреди топи. В дело пошли остатки самогона и газета, в которую был завернут кусок сала. Огонь с жадностью набросился на газету, а потом лениво и неспешно переполз на политые самогоном тонкие веточки, а уже через четверть часа у них был костер.

– Что дальше? – спросил Сева, стягивая с себя мокрую куртку и протягивая озябшие ладони к языкам пламени.

Вопрос был риторический. Ответ был очевиден. Дальше они никуда не идут. Находились. Даже накупались…

Наверное, именно поэтому Митяй ничего не ответил, лишь втянул голову в плечи. Он сидел рядом с дядей Гришей, которого Горыныч бережно опустил на этот клочок относительно сухой земли. Сам Горыныч отступил в сторону и сейчас зыркал на них из тумана тремя парами красных глаз. Почему-то Севе показалось, что огонь темному псу не нравится. В отличии от темноты.

Соня проверяла повязки, осматривала раненного. Вид у нее был сосредоточенный и удивленный одновременно. А сам Сева уже устал удивляться. Или просто устал? Внутри было холодно и пусто. Внутри была та тьма, которая пришлась бы по сердцу Горынычу, если бы у него имелось сердце. Веки тяжелели, глаза закрывались. И даже холод был не в силах прогнать подкрадывающуюся дрему.

Дрему прогнал голос. Он доносился из темноты. Из той самой темноты, в которой укрылся Горыныч.

– Сидим ровно, не дергаемся! – Голос был простуженный, с хрипотцой. – Эй, белобрысый, руку от автомата убери! Убери, сказал, а то я сейчас сам пальну.

Белобрысый – это, наверное, Митяй. В отличие от Севы, Митяй не спал и уже готовился дать отпор невидимому врагу. Или не отпор? Или не врагу? Какие могут быть посреди болота враги? Ни один фриц сюда не сунется.

– Вы кто такие? – спросил простуженный голос. – Какой леший вас сюда занес?

– Горыныч, – сказал Митяй тихо, но отчетливо. – Горыныч, не надо.

Сева проследил за его взглядом и увидел три пары красных огоньков в той стороне, откуда доносился голос. Означать это могло только одно: Горыныч обошел незнакомца с тыла и сейчас готовился напасть.