Магия Терри Пратчетта. Биография творца Плоского мира - Марк Берроуз

Dungeons & Dragons появились в США в начале семидесятых, а к концу десятилетия в них играли уже по всему миру. Их популярность привела к увеличению интереса к фэнтези и стала консолидирующей силой субкультуры фэндома НФ. Они также утвердили стереотипы и конвенты фэнтези в воображении людей, создав заранее изготовленный набор клише, которые, в свою очередь, превратились в трафаретные романы в мягкой обложке и комиксы самого разного качества. Фэнтези пожирало себя и превратилось в огромный бизнес.

Чем больше Пратчетт наблюдал за растущей популярностью плохого фэнтези, которое напоминало очередное воспроизведение Толкина, тем больше ему хотелось над ним посмеяться. «Темная сторона солнца» и «Страта» использовали идеи твердой научной фантастики, но все же не превратились в пародии. Пратчетт решил, что на этот раз пойдет дальше. Впервые за карьеру романиста он мог постоянно придумывать шутки и написать нечто очень смешное.

Он не был первым, кто посмеялся над самодовольным и чрезмерно серьезным лицом фэнтезийных условностей. Студенты Гарварда Генри Берд и Дуглас Кенни в 1969 году опубликовали пародию под названием «Пластилин колец» (Bored of the Rings)[108], в которой изрядно повеселились, изучая самые забавные элементы произведения Толкина. Пратчетт являлся поклонником книги и чувствовал, что можно куда изящнее выставить на всеобщее обозрение глупость жанра. Юмор в «Пластилине колец» основывался на раздувании невероятной серьезности тона Толкина, но что, если подойти к пародии с другой стороны? Что произойдет, если взять нечто, по сути, невероятно смешное, такое, как фэнтезийный мир, и отнестись к нему серьезно? Как отреагируют обычные люди? Например, Арагорн занял трон Гондора – что это будет означать для обычного человека с улицы? Должны ли побежденные орки искать себе работу? Пратчетт хотел создать мир, где избитые сюжетные ходы фэнтези ведут к реальным последствиям, хотел ворваться в привычные схемы жанра, чтобы сделать их забавными, но с реалистичными персонажами и ситуациями, считая, что противопоставление обыденного и фантастического вызовет у читателя смех. К тому же этот результат будет достигнут почти как побочный продукт, когда он поставит узнаваемых главных героев в самый центр повествования. Плоский мир на спине морской черепахи – если отнестись к нему достаточно серьезно – идеальное место действия.

Пратчетт уже не в первый раз наносит удар, высмеивая наиболее нелепые элементы историй, обнажая их с помощью истинно британского педантичного реализма. В 1978 году он вел очень смешную колонку в Bath Chronicle, направленную против феномена «Звездных войн». Раскрученный фильм наконец появился в поле его зрения, и Пратчетту хватило проницательности, чтобы понять, из-за чего поднялся весь этот шум. Он отреагировал моментально: написал серию докладных записок Галактическому императору от имени старшего сотрудника по кадровым вопросам «Звезды Смерти» с жалобами на роботов, занимающих должности людей, а также обезличенность гигантских лазеров, способных уничтожать планеты, и что в столовой слишком часто подают чернослив, а кофейный автомат плохо работает. Такой подход очень походил на генеральную репетицию перед следующей книгой[109].

И раз уж Пратчетт хотел высмеять максимальное количество клише – а в его распоряжении имелся целый мир, – у него возник замысел написать серию отдельных, но связанных между собой историй. Несмотря на возражения редактора St Martin’s Press Лесли Покелла, Колину Смайту понравилась идея, и он подписал контракт на книгу коротких рассказов под названием «Цвет волшебства», первую, где действие происходит в так называемом Плоском мире, стоящем на спине черепахи.

Книга состояла из четырех повестей: «Цвет волшебства», «Пришествие восьми», «Притяжение Черва» и «У самого края» – в каждой рассказывалось о деяниях неудачливого волшебника Ринсвинда и наивного туриста Двацветка в приключениях меча и магии, что позволило Пратчетту спародировать все, начиная от Dungeons & Dragons до оккультных ужасов Г.Ф. Лавкрафта и благородных говорящих драконов из серии «Перн» (Pern) Энн Маккефри.

Пратчетт нашел полностью устроивший его стиль. В центре историй находится мир фэнтези, который он хорошо знал и любил, но написанный с неизменным чувством юмора, в равных долях наполненного весельем, острой сатирой и невероятно ехидными каламбурами. Эту книгу написал тот, кто все детство провел, взахлеб читая, с одной стороны, книгу «1066 и все это», журналы Punch и Mad, а с другой – «Властелина колец», Роберта И. Говарда и в буквальном смысле все книги с изображенным на обложке драконом. В Плоском мире Пратчетту наконец удалось их объединить. Он знатно повеселился, позволив своим шуткам пройтись по всему спектру, от тщательно построенных структур и падений на задницу до тонкой игры слов, понятной только хорошо подготовленному читателю.

Уже на первых страницах «Цвета волшебства» можно отыскать множество приводящих в замешательство шуток. «В далеком и далеко не новом комплекте измерений, – начинает он первое предложение в первой повести, «Цвет волшебства», – в том крыле космоса, которое никогда не предназначалось для полета…»[110] Пратчетту потребовалось всего двадцать слов[111], чтобы выдать свой первый каламбур. И сразу же последовала теория, утверждающая, что жизнь на земле есть результат совокупления двух черепах размером с целые миры, названных «большим взрывом». Это огромный, верещащий резиновый цыпленок каламбуров, который должен вызвать такой громкий стон у всех, кроме самых строгих читателей, что он оставляет в тени другой, гораздо более тонкий, расположенный несколькими строками ранее, где говорится, что альтернативный Большой взрыв – это черепаха, просто продолжающая двигаться неизменно вперед, «размеренно продвигаться в никуда».

Это всего лишь шутка, если вам неизвестна альтернативная Большому взрыву, так называемая «Теория стационарной Вселенной»[112]. А еще через страницу возникает прямая пародия на классический цикл Фрица Лейбера о Фафхрде и Сером Мышелове. Наш главный герой представляется словами «отвали», всех богов он называет «сволочами», и нам выдается игра слов с идеей семнадцатого века о «невидимом колледже»[113] и школой волшебников в «Незримом университете». Количество острот могло ошеломить, если бы не ровный шаг прозы Пратчетта, позволявший ему проводить шутки через нашу оборону, а затем двигаться дальше, пока мы не отвлеклись.