Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу

И вдруг мои трудности разрешились сами собой. Да-да, Вероника Кройдон приложила отпечатанные описи содержимого каждого из ящиков с бумагами ее мужа, однако нести ответственность за то, что в них находилось, мы могли только после составления официального акта. Если какого-то указанного дарительницей документа не оказывалось в наличии, что ж, возможно, она ошиблась. Совершенно возможная вещь: в ящиках этих была пропасть всяких бумаг. Вероятность того, что она спустит на библиотеку всех собак за ущерб имуществу мужа, была почти нулевой. В конце концов, если бы Вероника столь беспокоилась, то разве стала бы вообще передавать нам бумаги Роджера Кройдона, верно?

Да-да, понимаю, как это все звучит. Я могла бы пойти к декану, объяснить ей, что произошло, и каков был бы ее первый вопрос: «Вы в полном здравии?» После чего она призвала бы полицию кампуса, сообщила им, что я стала жертвой возможного нападения, во время которого были похищены важные документы. Местные газеты, несомненно, пронюхали бы. Такая перспектива: стать жертвой – простофилей – меня отнюдь не радовала. Не хотела я, чтобы в оставшееся мне работать время на все, мною достигнутое, легла тень неудачи, словно бы знак того, что мой уход с поста произошел почти сразу же или вскоре после нее. Тщеславие? – да. На какое, полагаю, я вам уже о том говорила, я имела право.

Впрочем, чего мне по-настоящему хотелось, так это провести еще время с пустой книгой Джорджа Фаранджа. Когда я закончила убирать подальше кройдоновские ящики, рабочий день был уже на исходе и я не могла уйти, не вызвав удивленных взглядов. Я поехала прямо домой, наскоро приготовила перекусить и уселась выяснить, сохранила ли книга свою странную силу.

Сохранила. Я перевернула пару страниц, и вот она, моя доченька: правая рука на бедре, головка склонена влево, на лице выражение, словно она только что попробовала фрукт, который слегка подгнил. Такой была ее поза, означавшая: «Мама, я же жду». Здесь… где бы то ни было, это прошлое, какого не было… Ивонна выслушивала мой ответ по поводу ее весенних забегов. Отец ее помешивал бобы, вываленные им на сковородку. Я открыла рот и произнесла: «По-моему, у тебя может получиться. А что говорит твой отец?»

«Он сказал, чтоб я у тебя спросила», – сказала Ивонна, и я подумала: «Типично», – однако сердце у меня скакнуло. Я говорила со своей дочерью, и она мне отвечала. Пусть и маленькое, а все ж взаимодействие. Пока отец Ивонны добавлял еще какие-то бобы и консервированные томаты в свое чили, наш с дочерью разговор продолжался. Есть у нее представление, в чем именно ей хотелось бы себя попробовать? В спринте? В беге на какую дистанцию? В барьерах? Прыжках в длину? В спринте, отвечала она, на физкультуре она бегала быстрее всех в классе. Ивонна никогда не была натурой, так сказать, состязательной. Готова ли она бежать наперегонки с девочками из другой школы и постараться обогнать их? «Блин, мам, – хмыкнула она, – когда это ты успела стать одной из тех спортивных мамочек?» – «Ага, – донесся голос ее отца, – если ей хочется бежать, пусть бежит». – «Я и не отговаривала ее от бега, – возразила я, – просто хотела быть уверена, что она понимает, чего ждут от нее тренеры, вот и все».

Как забавно. После того, как кто-то уйдет, думаешь: «Только б мне поговорить с ними еще один последний разочек, я б все высказала, чего никогда не говорила, чего всегда недоговаривала, когда они рядом были». У меня из таких фраз целая молитва сложилась, от большого: «Я люблю тебя», – до мелочей: «У меня на работе на столе твоя фотография, где ты в океанских волнах на пляже в Мертл-Бич. Тебе было пять лет, ты в зеленом купальнике с вышитой оранжевой рыбкой, означавшей, как ты утверждала, что ты – рыбкина принцесса. Всякий раз, стоит мне взглянуть на это фото, я улыбаюсь, каким бы дурным или трудным ни был день». И вот поди ж ты, еще один разговор мне дарован (или нечто вполне близкое к нему), и уже я скатываюсь к привычкам полутора десятков минувших лет. Все время не покидает меня ощущение лежащей на коленях книги Джорджа Фаранджа. Я закрываю ее и возвращаю себя обратно в свою квартиру.

Мне было необходимо разыскать Фаранджа и поговорить с ним, возможно, навестить его. Весь следующий день я не выходила из кабинета, отыскивая его. Пришлось немало потрудиться, но я нашла его… на Хай-стрит в Эдинбурге, в Шотландии. Это исключило возможность очной встречи, но его телефонный номер был указан. Я записала его и потом… ничего. Я не притрагивалась к книге, которую положила на стол в гостевой комнате, и я не позвонила Джорджу Фаранджу. Я ничего не предприняла, только это был один из случаев намеренного ничегонеделанья. Чего я ждала, в точности не скажу, хотя это мог быть мой последний день в библиотеке. Я понимала: открой я книгу еще раз, закрыть ее мне будет еще труднее, – и не хотела, чтобы это мешало моей работе. На деле же скорее мне не хотелось, чтобы работа мешала тому, что давала книга.

В вечер начала моей отставки, после торжественного ужина в итальянском ресторанчике «Пеше», я зашла в гостевую комнату и достала пустую книгу. Легла с нею на кровать – и не оставляла ни кровать, ни книгу в течение нескольких последующих часов. За это время я посидела с Ивонной на диване в гостиной нашего старого дома и посмотрела по телевизору вторую половину «Аристократов». Дочь это кино обожала еще с тех пор, когда совсем крошкой была. Она смотрела, как кошки обводят вокруг пальца злодеев, а воздух меж тем наполнялся ароматом чили отца Ивонны: тмин, чеснок и томаты, – и, когда по экрану побежали титры, мы отправились на кухню и ели на ужин чили с кукурузным хлебом. За ужином Ивонна призналась, что после этого кино ее всегда тянет съездить в Париж. Что ж, сказал ее отец, может, нам и следует съездить, и мы уже планировали на следующее лето провести каникулы во Франции.

Все это было так обыкновенно. Мы могли бы быть одной из миллиона разных семей, вершащих свои ежевечерние дела. Никакой неразберихи, никакой суеты. Только едва все это оказывается для тебя утраченным, как обыкновенное становится фантастическим, своего рода утраченным оазисом счастья и спокойствия. Весь вечер я изо всех сил старалась не расплакаться от простого покоя всего. Ивонна сделала уроки, спать пошла. Вскоре и отец ее отправился. Я осталась посмотреть последние известия и позднее разговорное шоу. Когда шоу закончилось, я по лестнице поднялась в комнату Ивонны. Дверь ее была открыта. Я заглянула. Дочь спала, слегка посапывая. Я на цыпочках зашла в комнату, откатила кресло от ее стола и уселась в него. Почти так же, как делала, когда она была малюткой, смотрела я, как она дышит, пока сон меня не сморил.

Вздрогнув, проснулась, не очень понимая, где я. Моя комната, спальня, где я преклоняла голову последние двенадцать лет, казалась странной, незнакомой, словно бы я в сон попала. Я села и заметила раскрытую книгу на полу, куда она соскользнула с моих коленей. Вид книги вернул меня… в чувство, полагаю. Голова раскалывалась, я была измотана до тошноты. Налила в стакан воды, выпила пару таблеток ибупрофена и забралась обратно на кровать.

На следующее утро чувствовала себя немногим лучше. «Этого следовало ожидать, – подумала. – Первый день после ухода с работы – и свалилась с гриппом». Меж тем болезненное состояние служило мне оправданием уделить побольше времени книге Джорджа Фаранджа, если она мне понадобится. Я позавтракала жиденьким чаем и сухим тостом и вернулась к этим пустым страницам. Не буду наскучивать вам описанием последовательности событий, скажу лишь, что были они невероятно обыкновенными. Как и те, что происходили в следующий день, и в день после него, и так далее, пока неделя не пролетела, а я, если и вставала с кровати, то только по крайней необходимости. Невзирая на длительный постельный отдых, болезнь меня не оставляла, даром что это не очень-то меня и беспокоило. Хороший грипп способен свалить тебя на десять дней, даже на две недели. Что меня беспокоило, так это собственное мое отражение в зеркале спальни на седьмое утро и седые прядки в волосах. Дело было не в том, что начинала сдавать краска, которой я пользовалась: это волосы мои теряли цвет добела. Вы, может, сказали бы, что это придавало внешности моей шику. Однако менялась структура, волосы не были уже такими волнистыми и гладкими, как, помнится, у моей бабушки. Возможно, сказывалось воздействие какой-нибудь гадости из продуктов, какими я в последнее время питалась, только чутье мне говорило, что это было прямым следствием последней недели, проведенной с книгой. Я сильно подозревала, что и заболевание мое тоже с нею связано.