Белые трюфели зимой - Н. Келби

Я знал, что несколько лет назад у Вильгельма случился нервный припадок. В нем, пожалуй, и сейчас чувствовался некий надлом — так, ерундовая трещинка толщиной не более волоса. И все же, глядя ему в глаза, я видел перед собой того мрачноватого юношу, который некогда ужинал у меня в «Ле Пти Мулен Руж», а потому, будучи сам отцом двух взрослых сыновей, сказал ему: «Ваше Величество, я молю Бога, чтобы мы еще до конца вашего правления стали свидетелями свершения величайшего из актов гуманности — окончательного примирения Германии и Франции».

От моих слов глаза его увлажнились слезами. И он заверил меня, что примирение наших стран — это заветная его мечта, и он давно уже трудится в этом направлении, не покладая рук, однако же многие неправильно понимают его действия и неправильно их истолковывают.

И это действительно было так. Журналисты всего мира изображали его злодеем и хитрецом.

А он, помолчав, прибавил: «Я очень надеюсь увидеть свои желания воплощенными в жизнь, и я всем сердцем молю Бога, чтобы он помог мне их осуществить, ибо это стало бы величайшим благом для всего человечества. Примирение — вот чего я хочу больше всего на свете».

Я сразу же записал эти его слова и в течение многих лет постоянно их перечитывал. В немецком языке понятие «примирение» выражается словом «versohnung». Во французском — «réconciliation». Но я тогда еще не понимал, сколь различный смысл вкладывается в эти слова.

Вскоре после нашей встречи, 3 августа 1914 года, император объявил Франции войну.

А 1 ноября 1914 года мой любимый сын Даниэль, лейтенант 363-го альпийского полка, был сражен выстрелом немецкого солдата. Одна-единственная пуля вдребезги разнесла ему лицо, и он умер мгновенно, оставив мне растить и воспитывать его четверых детей.

Брийя-Саварен как-то сказал: «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты есть».

Благодаря немцам мне довелось в жизни есть такие вещи, о которых хотелось бы навсегда забыть, — я ел лошадей, крыс, спаниелей, и это вызывало во мне иной, поистине невообразимый голод.

Приволакивая непослушную изувеченную ногу и вся перепачкавшись пылью и паутиной, Сабина притащила из подвала два ящика пустых бутылок из-под шампанского. От летней жары многие помидоры за ночь успели раздуться или потрескаться, и теперь в доме прямо-таки кишели фруктовые мушки, которые облаком вились у Сабины над головой, куда бы она ни пошла. Она поставила ящики у ног Эскофье и стала сердито отмахиваться от жужжащих мух.

— А ты, по-моему, и мухам тоже очень нравишься, — заметил Эскофье.

Но Сабине это замечание вовсе не показалось смешным.

— Неужели вы не в состоянии выбрать шесть бутылок, с которыми могли бы расстаться? — сердито спросила она.

Эскофье покачал седой головой.

— Каждая из них по-своему важна. У каждой своя история. — Старик торчал на кухне чуть ли не с рассвета — причем в своем фраке времен Луи-Филиппа и отглаженных брюках со штрипками, — но ничего не готовил, не ел и почти не разговаривал с Сабиной; он просто полировал свои медные кастрюли и сковородки. Он сперва выложил их на столе по ранжиру, а потом, насыпав соли и капнув лимонного сока в самую маленькую кастрюльку для растапливания масла, стал медленно и нежно, прямо-таки любовно, полировать ее чистой тряпицей. Затем перешел к следующей. И так далее.

Их там было штук пятьдесят, а может, и больше. Да он так неделю будет тут возиться!

Сабина несколько раз просила его прекратить это занятие, но он отказывался и лишь просил ее: «Сорвите еще лимон» или «Подсыпьте еще соли», и продолжал полировать свою драгоценную медную утварь.

Незадолго до рассвета сиделки обнаружили, что Дельфину окончательно парализовало. Теперь все тело было обездвижено. С утра в ее комнате толпились многочисленные дети, внуки и правнуки.

А Эскофье сидел на кухне среди гниющих помидоров и полировал сковородки.

Сабина уселась с ним рядом на табурет и вытерла руки фартуком. Заметив это, он нахмурился. Постучал себя по носу и сказал:

— Прежде всего следует соблюдать определенные профессиональные правила. Надень чистый фартук и пользуйся полотенцем.

Сабина даже внимания на его слова не обратила. В конце концов, грязный фартук тревожил ее меньше всего. Она была уже вся заляпана липким сладким соком перезрелых, начинавших гнить помидоров, и ей казалось, что ими пропах весь дом.

— Мне же всего шесть бутылок нужно! Даже не целый ящик. И с мясником я уже договорилась; он готов отдать мне двух хороших кур для жарки в обмен на шесть бутылок томатного соуса. Вообще-то он этих кур для себя приберегал. Жирные такие. Сочные. Так что теперь мне нужны бутылки. Вы это понимаете?

Если Эскофье ее и понимал, то подобные доводы были ему, похоже, совершенно безразличны. Он тщательно вытер руки чистым полотенцем, вытащил из ящика бутылку из-под шампанского и понюхал ее, словно она не была давным-давно пустой.

— «Красный обед». В честь выигранного в рулетку состояния при ставке на красное. Этот обед состоялся здесь, в Монте-Карло, — сказал Эскофье. — Все должно было быть красного цвета, и на всем — цифра 9. Это была последняя цифра, на которую тот игрок поставил и выиграл. Официанты облачились в красные рубашки и красные перчатки. Столы накрыли красными льняными скатертями; повсюду рассыпали лепестки красных роз. Свет красных свечей отражался в цветном хрустале «баккара», и на донышке каждого бокала виднелась написанная золотом цифра 9.

— Очень красивое убранство для жареной курочки, — сказала Сабина. — Значит, эти бутылки можно использовать?

— «Красный обед» был очень знаменит.

— Да уж конечно! Только все те, кто на нем присутствовал, теперь, скорее всего, ушли в мир иной, да и мы тоже умрем с голода, если вы так и не сможете выбрать каких-то шесть бутылок и отдать мне, чтобы я налила в них соус.

Все эти разговоры о шампанском вызвали у Сабины жажду. Она выудила из кармана пачку сигарет.

— Шесть бутылок — и больше я вас ни о чем не прошу.

— Неужели нет каких-то новых бутылок, которые можно было бы использовать?

— Мадам сказала, чтобы я использовала эти; да, она так и сказала: их нужно использовать. Впрочем, если хотите, я запросто могу и сама выпить шесть бутылок «Моэ».

— Ничуть в этом не сомневаюсь.

Дверь на кухню приоткрылась; туда заглянули сын и дочь Эскофье, Поль и Жермена.

— А мы все думали, куда ты делся, — сказал Поль.

В отличие от отца, который всегда, в любое время дня, был безупречно одет и элегантен, Поль, приезжая в Монте-Карло, выглядел, как турист, хотя в этом городе не очень-то любят туристов. Несмотря на то что климат в Монако, можно сказать, почти тропический, кожа у Поля всегда оставалась бледной, и он носил белые рубашки с коротким рукавом, белый ремень и открытые сандалии, которые подчеркивали белизну его незагорелых ступней. Сабина считала Поля довольно-таки мордастым, даже жирным, а вот глаза у него были отцовские; и взгляд, как у отца, царственный, и точно такие же, как у отца, вислые усы.