Пастыри чудовищ. Книга 2 - Елена Владимировна Кисель

как что-то двухголовое. Если бы не оценивающий взгляд красноватых глазок Младшего.

Старуха явно не ладит с зятьями и средним сынком. Мелкие Линешенты — подлые копии взрослых. Вытянутые, поднафталиненные с рождения. С туманно-постными рожами.

И не поговорить. Мы оказываемся свитой дохлого геральдиона. Которого выносят на подушечке на середину комнаты. Умиляются каждому жесту. Прикасаются с бесконечной осторожностью.

Орэйг Четырнадцатый принимает поклонение родовитого семейства с мёртвым достоинством. Лежит. Гладится. Шевелит хвостом. Гадит в лоточек и звонит в колокольчик — вызывая ахи по поводу своей разумности.

Рыцарь Морковка сквозь зубы предполагает, что они оправляют содержимое лотка как минимум в платину. Кажись, он тоже внезапно на взводе.

Даже на время ужина Линешенты требуют перенести геральдическу зверюшку в общую каминную. Чтобы лицезреть геральдиона и за семейными разговорами.

Тут я отправляюсь проветриться подальше от столовой, от каминной и от жилых комнат. Главное — подальше от чёртовой портретной галереи. Хотя в неё, кажись, ведут все коридоры здесь: шаг не туда — и ты в окружении Линешентов в рамах. Темные стены и тёмные лица. Выцветшие одежды. Полинялые улыбки. Пиявчатые взгляды сверху вниз. И белые пятна — геральдионы тут и там. На плече у одного, на руках у другой, все тут, все четырнадцать колен Орэйгов рядом со сколькими-то-там-коленами Линешентов.

Каким-то чудом галерею огибаю, путаюсь в переходах, как в паутине. Соображаю: это коридоры для слуг, узкие, неосвещенные, чтобы проходить по памяти. Но пыль и сквозняки лучше, чем разговорчики и поганые портреты. Всё равно Дар выведет.

Так что иду и пытаюсь надышаться. Пока не понимаю, что камни вокруг меня плачут.

Тихо, со всхлипами, переливаясь и перекликаясь. Будто плач замурован в них много лет. И выходит помалу, как из темницы.

В плаче живёт песня. О том, что скоро всё будет хорошо. И не надо бояться болот. Песня пытается продраться через плач и камень — но они глушат её.

Приказываю Дару — веди. Иду через полутемные коридоры под стрельчатыми окнами. Какое-то нежилое крыло. В окна видны то ли облака, то ли туман. За деревянными панелями и поеденными плесенью коврами — вечерние гулянки крыс.

Плач — там, где пахнет лекарствами. За дверью, похожей на мою.

Комната тоже похожа, только победнее. Камин прогорел. На кровати лежит парень лет шестнадцати-семнадцати. А эта, которая плакала и пела ему, подскакивает на ноги со стула возле изголовья.

Опухшие глаза, чёрные волосы. Рано постарела, потому выглядит старше сорока.

— Вы… доктор? Вас к нему прислали?

Молча поднимаю ладонь с Даром Следопыта — показываю, не доктор. Шагаю внутрь комнаты.

— Что это с ним?

— Он месяц почти не встаёт, — беззвучно говорит Соора, точно, Соора, Голубица говорила — у служанки болеет сын. — Гарлон… господин Линешент был так добр, освободил меня от работы, разрешил с ним сидеть, сколько надо. И врача, да, позвал к мальчику врача. Врач господ Линешентов сказал — это от нервного расстройства.

Парень открывает глаза, глядит мутно. На шее у него какой-то амулет — отметаю ладонью в сторону, прежде чем положить ладонь с Печатью на грудь.

Использовать Дар для диагностики не всегда выходит, но вдруг да услышу где неправильную пульсацию.

— Врач дал снадобья, — ловлю шепот краем уха. — Ему сперва помогали… а потом гляжу, спать всё больше стал… и не встаёт… Деймок, Деймок… что у тебя болит?

Парень качает головой — ничего… ну да, температура пониженная, пульс слабый. Кожа холодная, бледная… и полнейшее обессиливание.

— Он сначала просто уставал малость. Уставал после работы… потом голова болела у него, сны…

— Какие сны?

Волосы у парня тоже тёмные, немного вьются. Разметались по подушке. Вздернутый нос. Скулы кожей обтянуло. Чуть прикусывает губы, бормочет:

— Тону… там… я тону…

— Так что ж, теперь и не сделать ничего? — служанка выглядит не просто горюющей — до смерти перепуганной. И какой-то надломленной. — Это всё проклятое болото. Оно отбирает моего мальчика. Жизнь из него пьёт. Как это было с дру…

И подхватывается, зажимает себе рот, и начинает махать на меня: а ну, пошла вон. Вся трясется. И ясно, что из неё слова не выжать. Так что нечего и спрашивать.

Но я спрашиваю.

— С какими — другими?

ЛАЙЛ ГРОСКИ

— Лайл. Что скажешь?

— У них отменные копчёные рёбрышки в трактире. И отвратительное пиво. В целом, одно нейтрализует другое, но гурман во мне наполовину помирал от блаженства, наполовину рыдал — странное чувство, если хочешь знать.

Нэйш явно не хотел ничего такого знать, поскольку посмотрел на меня взглядом первой ступени терпения.

Но во мне плескалось четыре пинты пивка, а отрезвляющее я с собой не взял, потому взгляды напарника мне были по колено.

— О, и вот, лови. Боженьки, хватит так смотреть. Эти пирожки не совершили ничего противоестественного с твоими родичами. Можешь считать — компенсация за твои пробежки по чертовым скалам.

И за то, что по чёртовым скалам не пришлось лазать мне. Меня устранитель выпнул разживаться сведениями в ближайшее поселение. Куда лучше, чем ползать вокруг приюта Линешентов, удачно расположившегося в долине под защитой скал.

— Знаешь, из тех, кто пытался найти со мной общий язык, никто пока не додумался меня прикармливать. Метод Гильдии или твой собственный?

— Это вековая мудрость: «Вдруг пожрет и подобреет». И кстати, насчёт общего языка: а что — были идиоты… в смысле, другие идиоты?

Нэйш повертел сверток с пирожками, положил его на камень и уставился на меня взглядом, выражавшим вторую ступень терпения.

Смеркалось. Нагорье Трапа в Вольной Тильвии укутывалось в осенние дымки. Но с наблюдательного поста, который облюбовал «клык», пансион Линешентов всё равно был хорошо виден. Обычное двухэтажное загородное поместье. Деревья, кусты. Прогулочные дорожки. Что-то вроде спортивных площадок, небольшой корт для игр с мячом.

— Маловато времени, чтобы выцедить из деревенских что-нибудь, кроме скверного пива. Их в этот пансион не приглашают, даже для черной работы, вроде уборки. Здесь свой персонал, и детишки отсюда в деревне не бывают. Похоже, заведеньице-то закрытое. Само-то собой, местные интересовались — знаешь, вся эта борзая молодёжь, детишки с их байками, пастухи, рыбаки… эти время от времени натыкаются на воспитанников пансиона у озера. Вроде бы, их тут немного. Девчонок нет, все парни, разного возраста. Словом, то самое тихое, закрытое место, про которое просто обязаны ходить самые дикие слухи… Боженьки, ты не разогреешь пирожки своим взглядом, просто съешь их уже!

Нэйш неохотно взял свёрток, повертел в пальцах. На месте пирожков — я бы срочно ожил и ретировался под вопрошающим взором «клыка».

— Слухи?

— До черта всего,