Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

Пришедшему даже говорить ничего не требовалось, Куизль и так знал, кто к нему пожаловал.

Регенсбург, раннее утро 20 августа 1662 года от Рождества Христова

Катарина лежала на полу посреди темной камеры и пыталась стряхнуть с себя волосатую руку, которая, словно паук, щекотала ее по лицу. Она явственно чувствовала ее прикосновения, но каждый раз, когда открывала глаза, кроме своей собственной руки, ничего перед собой не видела. Она держала ее почти вплотную перед лицом и шевелила пальцами, а они превращались в черные паучьи лапы, усыпанные тонкими волосками. Тогда Катарина принималась с криком бить себя по лбу, снова и снова.

– Убирайся! Оставь меня в покое!

Но паучьи лапы ползли по шее, потом дальше вниз, пока не добирались до юбки, и там наконец успокаивались.

Послышался скрип, и Катарина вернулась в действительность. В двери раскрылось окошко, и в него задвинули поднос с хлебом, сушеными грушами, медом и яйцами. Катарина схватила поднос и швырнула им в стену с такой силой, что яйца разбились и желтки растеклись по штукатурке.

– Сам жри свои подачки! – крикнула женщина. – Я хочу выйти отсюда! Слышишь ты меня? ВЫЙТИ!

Глаз смотрел на нее, не мигая.

– ВЫПУСТИ МЕНЯ!

Молчание и холодный взгляд.

– Дьявол! Гори в аду!

Катарина бросилась к двери и ткнула указательным пальцем в отверстие, но глаз уже исчез. Тогда она врезала по двери ногой, заколотила по ней руками и кричала, как ей никогда в жизни кричать еще не доводилось.

– Скотина! Дьявол! ДЬЯВОЛ!

Вдруг Катарина почувствовала у себя за спиной чье-то присутствие. Она развернулась и успела заметить, как по полу скользнула чья-то тень. Отбрасывал ее горбатый мужчина с хвостом и рогами. Женщина зажала рот кулаком и куснула с такой силой, что по бледной коже побежал тонкий ручеек крови.

«Я начинаю сходить с ума…»

Крик ее постепенно перешел в плач, и в итоге она сползла вдоль стены и легла на пол рядом с выброшенным подносом. Запах свежего хлеба соблазнительно щекотал ноздри. Катарина вдруг почувствовала, насколько была голодна.

Пленница схватила еще теплую буханку. Торопливо выковыряла белый мякиш и принялась заталкивать его в рот. Быть может, с голодом уйдут и видения.

Жадно поедая хлеб, Катарина и не заметила, что в отверстие снова заглянул глаз. Холодный и бесчувственный.

– Я тебя уже заждался, – проворчал Куизль, поднимаясь с пола, и, сгорбившись, протянул гостю руку. Потолок был такой низкий, что палач в очередной раз ударился головой. В распахнутую дверь лился тусклый утренний свет. – Жаль только, что познакомиться довелось таким вот образом.

Палач Регенсбурга словно тисками сжал руку Куизля. Жесткая в ороговевших мозолях ладонь, казалось, покрыта была дубовой корой. В пальцах у Куизля что-то хрустнуло, но он стерпел.

– Пути Господни неисповедимы, дорогой брат, – проворчал его собеседник.

По устоявшемуся среди палачей обычаю он обращался к подобному себе, как к родственнику. Хотя таковыми палачи и были в нескольких поколениях.

Палач Регенсбурга отступил в сторону и позволил Куизлю, насколько хватало цепи, выйти в темный коридор.

Филипп Тойбер был на порядок ниже палача из Шонгау, зато заметно шире. Телосложением он напоминал Куизлю винную бочку, в которую закрутили слишком уж мелкую голову. Казалось, палач весь состоял из одних только сухих мускулов, шею же милостивый Господь при создании Тойбера просто пропустил и дополнительный материал пустил на руки и ноги. Лицо у него было круглым и мясистым, обросшим ярко-рыжей бородой и такими же локонами, из-под которых сверкали необыкновенно веселые глаза и бесчисленные веснушки. Палачу Регенсбурга было около сорока лет, но внешность заметно его старила.

– В следующий раз, когда будешь в Регенсбурге, предупреди заранее, – проворчал Тойбер. – Я тогда тюфяк дома застелю, а Каролина моя мяса копченого приготовит.

Куизль усмехнулся.

– Было б получше здешней жратвы.

– Ты мою Каролину не знаешь, – Тойбер обнажил ряд желто-черных зубов, и Куизль распознал его оскал как улыбку.

На какое-то время оба замолчали. Затем Тойбер помассировал пальцы и нарушил тишину:

– Дело дрянь, братец. Расследование уже закончено, совет сегодня же хочет устроить тебе процесс. Если сразу не сознаешься, они отправят тебя ко мне в камеру пыток. Сам знаешь, что за этим последует…

Снова оба замолчали, лишь слышно было, как мухи жужжали над отхожим ведром.

– Зачем ты пришел? – спросил наконец Якоб.

– Просто хотел посмотреть на тебя, – ответил палач Регенсбурга. – Причем до того, как зажму тебе пальцы в тиски. Не каждый день приходится колесовать и четвертовать собрата по ремеслу… – Он посмотрел собеседнику прямо в глаза. – Староста говорит, ты собственную сестру и зятя прикончил. Это правда?

Куизль прокашлялся и сплюнул на пол.

– Ты сам-то веришь?

Тойбер оглядел Якоба, словно отыскивал под одеждой колдовские отметины и подозрительные родимые пятна.

– Скольких ты уже казнил, Куизль? – спросил он в итоге.

Палач из Шонгау пожал плечами.

– Да кто ж знает. Сотню. Может, две. Я их не считал никогда.

Тойбер одобрительно покивал.

– Тогда ты хотя бы понимаешь, о чем я говорю. Взгляни, – он обвел рукой свое округлое бородатое лицо. – Этими вот ушами я людей, визжавших, что они невиновны, слышал больше, чем в твоем Шонгау безмозглых крестьян живет. А глаза эти висельников повидали, сколько в Риме жирных святош наберется. Регенсбург – город немаленький, мне почти каждый месяц кого-нибудь калечить приходится. И со временем, Куизль…

Он вздохнул и стал разглядывать каракули на стене камеры.

– Со временем начинаешь чувствовать, кто виновен, а кто нет, – продолжил Тойбер. – Поверь мне, невиновных почти не бывает.

– Хватит болтать, как папа римский, – проворчал Якоб. – Меня не волнует, что ты думаешь и во что веришь. Все равно ты ничего не изменишь, если высокие господа уже все решили.

Тойбер кивнул.

– Ты прав. Но ведь это не дело – набрасывать кому-то петлю на шею, когда настоящий преступник разгуливает на свободе.

– Значит, ты считаешь, что я невиновен?

Палач Регенсбурга снова посмотрел в глаза своему коллеге.

– Этот город как огромное чудовище, – ответил он наконец. – Каждый день пожирает пару человек. И это не всегда скверные люди.

У Куизля возникло ощущение, что собеседник его о чем-то недоговаривал. Тойбер задумался, затем снова попытался улыбнуться.

– У меня к тебе предложение. Завтра во время процесса ты сознаешься в двойном убийстве и так хотя бы избавишься от пыток. Если тебя решат колесовать, то я первым ударом сломаю тебе шею, и ты ничего больше не почувствуешь. А если четвертуют, то есть у меня одно зелье – на небеса отправишься прежде, чем плечи из суставов вырвет. Что скажешь?