Хафиз и пленница султана - Самид Агаев

Али извлек из кармана монету и вложил ее в руку работника.

– В основном купцы, – сказал он, разглядывая серебряный дирхем. – Дервиш, мулла и один курьер, перед вами приехал, как раз сейчас с поваром ругается.

– Почему?

– Есть, говорит, нечего, одни кости остались от жаркого. С ними всегда так: вечно недовольны. Они никогда не платят за постой, перемену лошадей и еду.

Считается, что это за счет казны, но, сколько я здесь работаю, не помню, чтобы казна перевела деньги. Может, они и списываются из казны, но кто-то кладет их в свой карман.

С этими словами он ушел.

– Мы что, вот здесь будем спать? – с отвращением, показывая на тюфяки, лежащие на деревянных лежанках, спросила Йасмин.

– Лично я буду, а ты можешь бодрствовать.

– Подожди-ка, ты что, тоже здесь спать собираешься? – удивилась девушка. – Со мной в одной комнате?

– А что тебя смущает? – улыбнулся Али. – Все равно же я должен на тебе жениться. Впрочем, я могу пойти спать на крышу, а ты оставайся здесь.

Такое быстрое решение вопроса ввергло Йасмин в замешательство.

– Ладно, – сказал Али, – Для того, чтобы решить эту проблему, еще есть время.

Я думаю, что тебе не стоит появляться на ужине. Тебе, откровенно говоря, вообще здесь не место. Я принесу тебе чего-нибудь.

– Я вообще-то есть не хочу, – заявила девушка.

– Давай так договоримся: ты сейчас закройся, когда я вернусь, стукну. Если не откроешь, пойду на крышу.

– А откуда я узнаю, что это ты стучишь?

– Я вот так стукну, – Али показал условный стук.

Али вышел из комнаты, услышал, как за спиной звякнул засов. Оказавшись один, он посерьезнел и как-то обмяк. Некоторая бравада, которую он нарочно поддерживал в себе, чтобы подбадривать девушку, внушая ей уверенность, ушла, так как план, который он с такой легкостью расписал девушке, сейчас ему казался совершенно невыполнимым. Но делать было нечего, Али, положась на милость Аллаха, пошел в трапезную. Курьера он опознал сразу, по черной каабе специального образца и головному убору, которые носили служащие почтового ведомства. Он был единственный, кто сидел за столом, не сняв шапку, – очевидно, для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что он на службе. Это был человек в возрасте, далеко за тридцать, в котором следовало бы уже перейти на следующую ступень служебной лестницы. В лице его было недовольство, (ужином, как уже было известно), и некоторое высокомерие. Али сел напротив и приветствовал его, назвав (чего уж мелочиться) сахиб-беридом[87]. Столь очевидное заблуждение, тем не менее, произвело впечатление, и растопило лед казенного сердца. Хотя это было все равно, что чауша назвать силах-саларом, или на худой конец эмиром войск. То есть это было не заблуждение, а намеренное преувеличение, желание сделать приятное собеседнику.

Курьер с интересом поглядел на Али и ответил на приветствие.

– Чем нас кормят? – спросил Али. – Есть можно?

– Тем же, чем и всегда, – живо откликнулся курьер. – Жаркое, в котором невозможно отыскать ни кусочка мяса, одни кости и хрящи. Мясо, видимо, повар срезает и уносит домой.

– А заказать что-нибудь другое можно здесь?

– Можно, но за отдельную плату, но я же на службе, за меня платит казна.

Али подозвал подавальщика, велел зажарить на мангале курицу, принести хлеб, сыр, зелень и вино. Подавальщик стремительно исполнил заказ.

– Вы позволите угостить вас, уважаемый? – спросил Али.

– Нет-нет, спасибо, я уже ухожу спать, – стал отказываться курьер, – Я никогда не принимаю угощений, не обижайтесь, у меня принцип, я на службе.

– Дело в том, – сказал Али, – Что я тоже на службе и трачу командировочные деньги, то есть этот ужин за счет казны, а поскольку вы человек государственный, значит, это вас ни к чему не обяжет.

Такой поворот дела пришелся курьеру по душе.

– Ну что ж, это другое дело, – сказал он. А что-то курицу не несут, – заметил он.

– Готовится, – сказал Али. – Может, пока вина выпьем, для аппетита?

Усталость, говорят, хорошо снимает.

– Что вы! – стал отказываться курьер, – Я не пью, тем более, что пост наступает завтра.

– Но мы же в пути, пророк освободил от обязанностей поста больных, беременных женщин, детей и людей, терпящих тяготы. Мы ведь с вами терпим тяготы.

– В самом деле, – согласился курьер, – Я сегодня весь день в седле.

Далее, не говоря ни слова, Али разлил вино по чашам.

– Ну что же, – сказал курьер. – Все доводы за то, чтобы выпить, и ни одного против. Как ваше имя?

– Абдаллах, – сказал Али.

– А меня Фарух. Ваше здоровье.

Фарух с легкостью осушил чашу, причмокнул и заметил, что вино совсем молодое. Али улыбнулся. По всему выходило, что Фарух в этом деле понимает.

Он медленно выпил терпкое вино и немедленно наполнил чаши.

– Как говорил Омар Хаям, – сказал он. – Перерыв между кубками должен быть краток, ибо в них утекают драгоценные мгновения жизни. Впрочем, – поправился Али, – Может быть, он этого не говорил, но так думал.

В голове у него зашумело, и во всех членах усталого тела сделалась приятная легкость.

– Как приятно иметь дело с образованным человеком, – сказал Фарух. – Вы, в каком ведомстве служите?

– В юридическом, – ответил Али.

К удивлению своему он обнаружил, что язык заплетается. – Диван Табриза послал меня в Марагу участвовать в судебном процессе по обвинению Шамс ад-Дина Туграи.

Подумав, что если они будут пить такими темпами, то он свалится раньше курьера, Али решил брать быка за рога. Фарух хотел что-то сказать, но не успел. Али предложил выпить за его здоровье. Выпили.

«Когда же принесут еду?» – с беспокойством подумал Али. После второй чаши он оказался совершенно пьян.

– Какое удивительное совпадение, – заявил Фарух, – Давай выпьем, и я тебе расскажу о нем.

Очень скоро кувшин оказался пуст, курьер на дармовщину пил без остановки, просто как лошадь, к тому же, успевший перекусить, он был в более выгодном положении. В то время как Али, пивший практически на голодный желудок, вдруг понял, что он пьян катастрофически. И если дальше так пойдет, задание будет безнадежно провалено.

С чувством обреченного, Али взялся за вновь принесенный кувшин, Судя по весу, вина в нем было не менее киста[88]. Едва не пролив, он наполнил чаши и вдруг вспомнил об этом радикальном средстве, о котором ему рассказывал знакомый еврей, владелец кабачка. Али поднялся, извинившись.