Роза в цвету - Луиза Мэй Олкотт

с непреклонным намерением довершить начатое, тем более что ей посулили ценнейшую награду в виде засахаренных слив, и храбро зашагала по сцене; подняла букет повыше и произнесла пискляво:

– Вот, возьмите, мадам.

А потом, перепуганная громкими аплодисментами, спрятала личико в складках юбки Фиби и разревелась от ужаса.

Бедная Фиби смутилась несказанно, однако продемонстрировала неожиданное присутствие духа, оставив в памяти у зрителей прелестную картинку: старшая из сирот стремительно спускается со сцены, держа младшую на руках и обе улыбаются поверх роскошного букета.

Впрочем, финального аккорда почти никто не заметил: зрители начали расходиться, унося сонных детей, перешептывание превратилось в гул разговора. Среди всей этой суеты Роза отыскала глазами Стива – проверить, помнит ли он про свое обещание помочь Фиби своевременно ускользнуть. Ах, да вот же он, помогает Китти надеть накидку, напрочь позабыв обо всех прочих обязанностях. Роза повернулась к Арчи, чтобы попросить его поторопиться, и выяснила, что он куда-то исчез, позабыв на кресле перчатки.

– Ты что-то потеряла? – спросил дядя Алек, подметив выражение ее лица.

– Нет, сэр, скорее нашла, – прошептала Роза в ответ, передавая дяде перчатки, чтобы он положил их в карман вместе с ее веером и биноклем, а потом торопливо добавила, ибо концерт завершился: – Дядя, скажи им, пожалуйста, чтобы они за нами не увязывались. Фиби хватило треволнений на этот вечер, ей нужно отдохнуть.

Во всем, что касалось Фиби, слово Розы было для семейства законом. Поэтому домочадцам тут же сообщили, что все поздравления откладываются до завтра, и дядя Алек поспешил увести их прочь. Однако по дороге домой – а в пути они с тетушкой Биби только и делали, что предрекали певице блистательное будущее, – Роза сидела тихо и радовалась за ее настоящее. Она была уверена, что Арчи объяснился, и воображала себе эту сцену с чисто женским азартом: с какой нежностью задал он самый главный вопрос, с какой признательностью Фиби дала надлежащий ответ, как они сейчас наслаждаются тем незабвенным часом, который – это Розе уже говорили не раз – случается в жизни лишь однажды. Жаль будет их прерывать, подумала она и упросила дядюшку ехать домой самым длинным путем, тем более что ночь стояла погожая, луна светила ярко, а сама Роза сильно нуждалась в глотке свежего воздуха после треволнений этого вечера.

– А я думала, ты ринешься Фиби в объятия, как только отзвучит последняя нота, – заметила бабушка Биби, раздумывая в своем неведении о том, какие же все девушки причудницы.

– Я бы так и сделала, если бы действовала по собственной воле, но Фиби попросила ее не беспокоить, вот я и не стала, – ответила Роза, пытаясь изобрести как можно более убедительный предлог.

«Слегка раздосадована», – подумал доктор, решив, что разобрался, что к чему.

Старую даму с ее ревматизмом нельзя было возить по окрестностям до полуночи, поэтому они добрались до дому куда как слишком быстро (по мнению Розы), и, едва переступив порог, она побежала вперед предупредить влюбленных. Но в кабинете, гостиной и гардеробной оказалось пусто, а чуть позже появилась Джейн с вином и пирогами и сообщила:

– Мисс Фиби сразу прошла наверх и просила ее, уж пожалуйста, извинить, больно она устала.

– Не похоже это на Фиби, надеюсь, она не заболела, – начала бабушка Изобилия, протягивая ноги к горящему камину.

– Может, перевозбудилась – она у нас девушка гордая и сколько может сдерживает свои чувства. Пойду спрошу, не нужно ли дать ей успокоительного, – сказал дядя Алек, снимая на ходу пальто.

– Нет-нет, она просто устала. Я к ней сбегаю, меня она примет, и, если что не так, сразу скажу.

Роза помчалась наверх, дрожа от предвкушения, но выяснилось, что дверь Фиби заперта, из-под нее не пробивается ни лучика света, внутри – ни звука. Роза постучала, но безответно, после чего отправилась в собственную комнату, раздумывая про себя:

«Говорят, влюбленные всегда ведут себя странно; полагаю, они все для себя решили еще в дороге, а потом наша милочка помчалась к себе помечтать в одиночестве о своем счастье. Не буду ее тревожить».

– Ой, это ты, Фиби! – воскликнула Роза с удивлением, выяснив, что юная исполнительница по установившемуся обычаю готовит к ночи ее комнату – она всегда оказывала бывшей хозяйке эту услугу.

– Я тебя жду. Где ты была так долго? – спросила Фиби и поворошила поленья в камине, будто в попытке вернуть хоть какой-то румянец на непривычно бледные щеки.

С первых же ее слов Розе стало ясно: что-то не так, а первый же взгляд в лицо Фиби подтвердил эти страхи. Розу будто окатили холодной водой, все ее счастливые мечты тут же испарились, однако в силу природной деликатности она решила уважать настроение Фиби и не позволила себе ни одного вопроса или замечания, предоставив подруге самой выбрать, высказаться или сохранить молчание.

– Я так разволновалась, что попросила немного покататься при луне, чтобы успокоить нервы. Фиби, душенька, как же я рада, как я тобой горжусь, как восхищаюсь твоим мужеством, талантом, обаянием – словами не передать, как я тебя люблю и почитаю! – воскликнула Роза, с такой нежностью осыпая бледные щеки поцелуями, что они все же слегка порозовели; Фиби прижала хозяйку к груди, уверенная в том, что уж эту-то невинную привязанность у них никто не отнимет.

– Это, душа моя, исключительно твоих рук дело, потому что без тебя я по-прежнему драила бы полы и даже мечтать не решалась ни о чем подобном, – сказала Фиби с прежней своей благодарностью, но при этом в голосе звучало нечто даже более глубокое, и при последних словах она слегка качнула головой с выражением сдержанной гордости, как будто ее только что увенчали короной.

Роза слышала, видела и прозревала смысл и тона ее, и жеста; по ее мнению, Фиби заслуживала и лаврового венца певицы, и миртового венка невесты. Но Роза лишь подняла на подругу глаза и произнесла мягко:

– Выходит, для тебя вечер выдался столь же счастливый, сколь и для нас.

– Самый счастливый за всю мою жизнь и самый нелегкий, – коротко откликнулась Фиби, отводя глаза от вопросительного взгляда Розы.

– Зря ты не позволила нам подойти и помочь тебе. Ты, Дженни Линд[29], у нас все-таки страшная гордячка.

– Это вынужденная мера, иногда мне кажется, что, кроме гордости, мне не за что уцепиться. – Тут Фиби осеклась, испугавшись, что выдаст себя тоном. И, помолчав, осведомилась голосом едва ли не суровым: – Как по-твоему, я хорошо выступила?

– В этом все единодушны и так за тебя радовались, что хотели явиться всей толпой и сказать тебе это лично, но