Оборотни в погонах - Сергей Алов

человек, только вот служба у него собачья. А ведь собака может за тебя жизнь отдать, а может тебе же и горло перегрызть. Смотря как она к тебе относится.

С лежанки ему стали видны буквы на ржавой трубе. Он пригляделся и прочитал надпись: «Хочешь покурить, загляни под лежак. Димон». Крюков заглянул в указанное место и обнаружил там три спички, обрывок коробка с серой и большой, в полсигареты, бычок. Как соль, спички и тушенка в охотничьей избушке, оставленные для того, кто, возможно, придет туда замерзшим и умирающим от голода.

Крюков не курил, но такая забота незнакомого человека показалась ему особенно трогательной. Он снял кроссовки, достал имевшиеся в наличии деньги, выделил пару сотенных купюр, скрутил в трубочки и заныкал схроне. Остальные купюры спрятал под стельки. Они были заранее аккуратно надрезаны. Иногда, по оперативной необходимости, Крюкову случалось прятать там удостоверение или другие документы…

Продержав сыщика в камере пару дней, его отправили в СИЗО. После утомительных процедур — медосмотра с непременным раздвиганием ягодиц, откатывания пальцев и прочего, сыщика отправили на сборку. Ему не понравилось, что пришлось сдавать кровь на анализ. Он сильно сомневался в стерильности иглы, а уж бацилл и микробов тут было — как в Большой медицинской энциклопедии.

На сборке сыщик держался особняком, наблюдал за тем, как ведут себя арестанты. Он мог отличить первоходов от тех, кто попал сюда по второму и более разу. Определить это можно было по поведению. Большинство первоходов выглядели подавленно, но некоторые, наоборот, растопыривали пальцы веером и пытались напустить на себя вид крутых пацанов. Крюков знал, что таких в тюрьме быстро обламывают. И шансов оказаться в «обиженке» у крутых и распальцованных было куда больше, чем у их притихших и ушедших в себя товарищей.

Наконец, уже поздно вечером, пришли и за ним. Когда после перехода по коридорам и лестницам коридорный приоткрыл дверь камеры, опер понял, что его сажают на «общак» — в общую камеру. Скорее всего, такая ошибка была частью плана по его обработке. Кричать и требовать, чтобы его отправили на милицейский «спец» не имело смысла — только внимание заключенных привлечешь. А выломиться из камеры при необходимости он по любому сумеет.

На всякий случай он наклонился к вертухаю и тихо сказал.

— Ты знаешь, что я мент и должен на спецу сидеть?

В ответ тот пробурчал что-то типа: «Ничего я не знаю». Но Крюкова и это устраивало. Он произнес уже чуть громче, чтобы слышал и конвой.

— Так вот, имей в виду, если меня попробуют опустить, я вскрою вены или голову об шконку разобью. В твое дежурство.

И с трудом протиснулся вместе со скрученным матрасом в щель приоткрытой двери.

Камера, рассчитанная на двадцать человек, вмещала, как минимум, пятьдесят. В воздухе висел смрад — не продохнуть. Между шконками сушилось белье. На нового сидельца внимание обратили немногие. Кто смотрел телевизор, кто играл в нарды или в шашки. Многие спали — кто на шконках, кто под ними. Остальные ждали своей очереди.

Крюков произнес традиционное приветствие.

— Мир этому дому.

И оглядел помещение. За вора в камере, судя по всему, был щегольски одетый молодой грузин. Он полулежал на нижней шконке возле «решки». Судя по блуждающему взгляду и блаженной улыбке на лице, он явно находился в состоянии наркотического «прихода». Но нового арестанта заметил.

— Э, ты кто по жизни будешь, э? — спросил он, впрочем, вполне доброжелательно.

Крюков задумался. Сказать, что мент — завалят наглушняк. Ответил.

— Пацан я. В кругу не общался, работу делал сам.

— А приняли по какой статье? Если не хочешь, можешь не говорить.

— За вымогательство и пиратство. Вот, прими на общее, — сыщик скинул кроссовку и вынул из-под стельки несколько сторублевых купюр.

Что ж, вымогательство — статья почетная, пацанская. А уж пиратство!.. На Крюкова посмотрели с большим уважением. Пиратов до него в камере не видели. Вор отстранено покивал головой.

— Дело. Ты пока, не в падлу, у тормозов присядь. Сам видишь, на хате со спальными местами напряг. Утром разберемся.

Крюков уселся возле двери на скрученный матрас, привалился спиной к двери и задремал. Проснулся он от того, что кто-то легонько похлопал его по плечу. Сыщик открыл глаза. Рука, лежавшая у него на плече, была покрыта синим узором татуировки.

— Здоров, мусор. Не признал? — тихо спросил тощий, дочерна загорелый под северным солнцем и ветрами арестант.

Крюков всмотрелся в его лицо. Узнал. Были у него в прошлом с этим парнем точки пересечения. Не повезло.

В таких случаях сыщик обычно старался ударить первым. Но не успел.

— От братвы тебе благодарность, — сообщил блатной. — За Чистильщика. Доброе дело ты сделал, жалко, не убил. Много этот козел правильных пацанов положил. Эх, вот кабы этот Чистильщик на нашу хату заехал! На больничке он.

Крюков не удивился такой осведомленности. Он давно знал, что тюремный телеграф работает лучше государственного. Собеседник между тем продолжал.

— Слух ходит, что это за Чистильщика тебя твои же мусора сюда закрыли. Но братва за тебя мазу потянула. Здесь, на хате тебя не тронут. Вор у нас, хоть и апельсин, и на игле сидит, но беспредела не допустит. Так что своих бойся. Сегодня дежурная по изолятору — Эльза Кох. Зверь баба. Может дать команду, чтобы тебя на пресс в кандей спустили.

Не успел он это сказать, как в дверном замке загремел ключ вертухая.

— Крюков с вещами на выход!

— Что я говорил? Ну держись, мусорок! — шепотом напутствовал его товарищ по заключению. — Теперь запрессуют.

Дверь камеры открывалась едва на четверть, ограниченная цепью. Крюков снова с трудом протиснулся в образовавшуюся щель.

— Вперед!

Конвойный повел его по бесконечно длинному коридору — продолу. Время от времени приходилось задерживаться перед закрытыми решетчатыми дверями. Наконец они остановились перед дверью с табличкой «Комната ДПНСИ». Здесь и размешался дежурный помощник начальника следственного изолятора. Сегодня на этом посту находилась грозная Эльза Кох, похожая на боксера-тяжеловеса дама примерно одного с Крюковым возраста. Наиболее выдающейся частью ее фасада была большая грудь, напоминавшая две Фудзиямы, поставленные на попа. Она восседала за письменным столом, поставленным как раз напротив двери и строго глядела вошедших.

— Свободен, — бросила она конвоиру, и тот вышел за дверь.

Крюков нимало не смущаясь нагло прошел к столу, отодвинул стул для посетителей и сел.

— Задолбали вы своими тюремными порядками, — вздохнул он.

— Крюк, скотина, ты бы хоть поздоровался для начала. Я тебе как-никак жизнь спасла, — упрекнула его Эльза.

Она достала из шкафа бутылку коньяка и два граненых стакана.

В миру Эльзу