Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. "Русская Троя" - Николай Дубровин

Наступила глубокая осень. Сильные ветра давно уже чередовались с холодными проливными дождями, и, наконец, с рассветом 2 ноября поднялась такая сильная буря, какой не запомнят старожилы прибрежьев Черного моря. Накануне, 1 ноября, пошел проливной дождь с порывистым ветром. К вечеру погода сделалась еще хуже: дождь не прекращался, ветер свежел и, постепенно усиливаясь, к утру перешел в жестокий ураган. Море волновалось и пенилось, как кипящий котел. В этот день оно было действительно черным, темные тучи, пробегая над поверхностью мрачных волн моря, изливали потоки дождя, смешанного с мелкими хлопьями снега и града. Ветер срывал верхушки волн и разбрасывал их на берег такой мелкой и густой пылью, что корабли, стоявшие в глубине бухты, исчезали в этой морской пене. Сквозь стену водяной пыли виден был только лес мачт, наклонявшихся от качки в разные стороны, видны были разорванные снасти и болтающиеся в воздухе лоскутья парусов. Ветер ломал деревья, срывал черепицу и железные листы с крыш, унося их как лист писчей бумаги. Свет затемнялся то градом, то крупой, то снегом.

Волнение в море достигло необыкновенных размеров. Среди неприятельского флота появилось всеобщее смятение. Корабли и прочие суда, бросаясь из стороны в сторону, сталкивались между собой, цеплялись своими снастями и наносили друг другу важные повреждения. Некоторые из них потонули, другие сели на мель. Повсюду слышались сигнальные выстрелы, свидетельствовавшие о гибели неприятельских судов. Сквозь сероватый туман видны были исполинские волны, покрытые обломками кораблей, которые с ужасным треском разбивались о прибрежные скалы и камни. При каждом отливе волны следующая загибалась огромным пенистым свитком и, как водопад, скрывалась в глубине беспредельного моря, унося с собой все встречающееся на пути. Посреди всеобщего хаоса видны были носящиеся в беспорядке части и остовы кораблей, пробитые бочки и раздробленные мачты. Неприятель потерял в этот день более 30 купеческих кораблей и транспортов, частью разбитыми, частью севшими на мель. Многие из погибших были нагружены зимней одеждой для войск.

В неприятельских лагерях было заметно большое смятение. Палатки и бараки, унесенные одним порывом ветра, перепутались с бочками, связками фуража и различными тюками. Все это катилось по скату холмов и перемешивалось с одеялами, фуражками, шинелями и с летающими в воздухе сеном и сухими листьями. Удивленные столь неожиданным явлением, англичане и французы бегали по всем направлениям: кто искал разнесенные ветром пожитки, кто собирал разорванные части полотна, кто мастерил себе новое жилище из уцелевших кусков или искал досок и камней, чтобы при помощи их устроить себе кое-какое закрытие от дождя и холодного ветра. Многие солдаты, не в состоянии будучи держаться на ногах, ложились на землю, пережидая окончания бури. По всему лагерю союзников бегали испуганные лошади, катились барабаны и летели по воздуху штабные бумаги. Так, списки 3-й английской дивизии найдены были в 4 верстах от палатки, в которой они хранились.

По всей линии севастопольских укреплений рвы и канавы были наполнены водой, грязь и вода покрывали все пространство земли, охватываемое глазом. Как тени бродили неприятельские солдаты, не зная куда преклонить голову и не имея возможности разложить костров и обогреться. Около полудня ветер переменил направление, но пошел снег, и сделалось еще холоднее. К вечеру ветер стал слабеть, но буря прекратилась только утром следующего дня.

Буря настолько расстроила союзников, что они почти прекратили свои осадные работы. Занятые устройством лагеря французы и англичане строили, кроме того, целый ряд укреплений на правой стороне своего расположения, чтобы отвратить повторение Инкерманского сражения.

Положение наших солдат было также далеко не завидное и, можно сказать, тягостное. С прекращением бури наступили холода. Погода с этих пор сделалась суровой и ненастной, дожди шли попеременно со снегом. Грунт земли размягчился до того, что повсюду была топкая и непроходимая грязь. Сообщение укреплений с городом сделалось весьма затруднительным от множества ям, вырытых бомбами и наполненных теперь водой. Находившиеся на укреплениях войска не имели ни крова, ни теплой одежды и подвергались вредному действию непогоды. В то время солдаты не имели еще полушубков и довольствовались мундиром и шинелью. В ненастную погоду они мастерили себе такие башлыки из рогожи, смотря на которые дивовались и свои, и французы. Рогожи эти выдавались для того, чтобы солдаты подстилали их под себя в землянках, бараках или сараях, где им случалось ночевать. Обыкновенно один куль выдавался на двоих, его резали вдоль на две части, так что каждому доставалось по готовому сшитому углу. Отправляясь в цепь или на часы, солдат захватывал с собой и принадлежащую ему половину куля. Надев его на голову, он защищал себя от дождя и непогоды.

Защитники Севастополя, офицеры и солдаты, положительно валялись в грязи, на открытом воздухе в дождь и бурю, в мороз и метель. Единственной защитой их от холодных ветров были сложенные насухо из камней стенки, ямы или рвы, кое-как прикрытые сверху. Командиры бастионов помещались в землянках столь малых, что едва можно было вытянуться в рост человека. Если на батарее бывала еще одна такая землянка для нескольких офицеров, то такая батарея считалась роскошным помещением. Ни офицеры, ни солдаты не могли раздеться, ноги прели, потому что по месяцу и более никто не снимал сапог. Иной пробовал прилечь на голой земле, но холод и сырость гнали его прочь. Хорошо, кому удавалось пристроиться под навесом насыпи или прислониться к станку, на котором лежало орудие, – положению такого счастливца все завидовали.

Жизнь, которую не выносит ни один каторжник, была обыкновенной жизнью каждого из защитников родной земли и отечества.

Эта обстановка не крушит русского солдата, когда совесть его чиста да уверен он, что делает святое дело. Находясь бессменно днем и ночью под открытым небом, солдаты наши сверх того исполняли усиленные и тяжелые работы; только смерть и раны полагали конец их тяжким трудам и лишениям. Несмотря на все это, ропота не только не было слышно, но, напротив того, все как бы желали продолжения ненастной и холодной погоды. Часто видя, как неприятельские часовые бегали вдоль своего поста, чтобы согреться, наши солдатики, глядя на них, посмеивались.

Холодное время производило значительные опустошения в рядах неприятеля; больные переполняли лазареты, и перебежчики ежедневно стали появляться у нас в значительном числе. Они рассказывали, что союзные войска упали духом, изнурены работами и много терпят от стужи и непогоды.

Пользуясь расстройством врага, гарнизон Севастополя еще более усиливал свои укрепления. По всей оборонительной линии закипела работа: возвышали и утолщали насыпи, углубляли рвы, исправляли пороховые погреба, устраивали прикрытия для прислуги, выравнивали внутреннее пространство бастионов, батарей и даже чинили дороги для лучшего сообщения укреплений с городом. Особенное внимание обращено было на 4-й бастион, к которому ближе других подошел неприятель своими подступами.

Чтобы иметь возможность следить за неприятельскими работами с близкого расстояния, обыкновенно высылалась на ночь цепь охотников, которым приказано было для предохранения от выстрелов устраивать себе прикрытия или завалы. Эти завалы не имели никакого правильного расположения, они устраивались там, где лежали ночью охотники, и из материалов, которые те находили возле себя. От этого в ином месте завал состоял из груды наскоро собранных камней, в другом из простой и даже неглубокой ямы. Неприятель скоро понял, что как ни мелки эти ямки, как ни ничтожны эти сероватые кучки камней, но соседство их крайне опасно. Стычки и схватки за обладание этой линией мусора были ежедневны, завалы переходили из рук в руки и стоили немало крови. Неприятель или нападал на эти закрытия, или уничтожал их выстрелами из орудий. Так как завалы были сложены наскоро, то они и представляли небольшое сопротивление неприятельским выстрелам.