Пленник богини любви - Елена Арсеньева

Бушуев недоверчиво поглядел на Василия, словно опасаясь, что тот сейчас даст деру и раздумает жениться, и вдруг с новым оживлением повернулся к Нараяну:

– А скажи, мил-человек, коли ваши индианские блудодеи грех с девицею свершат, кто их быстренько окручивает? Неужто в Ванарессу едут за такой безделицей?

– Speek English, please! – взмолился Реджинальд, теперь с живым любопытством внимавший происходящему и решивший на время спрятать невозмутимость истинного британца, а также свое разбитое сердце в карман.

Бушуев повторил свои слова на той же гремучей смеси английского и хинди, которую Нараян очень легко понял. Впрочем, Василия не оставляло ощущение, что этот человек все понимает и без перевода, а то и вообще без слов.

– В нескольких милях отсюда живет одна старуха, – сказал индус холодно. – Ее имя – Кангалимма. Она объявляет мужчину и женщину мужем и женой.

– Вроде священника, что ли? – оживился Бушуев.

– Да, но еще выше. Ей, говорят, триста лет…

– Триста лет?! Годится! Надо думать, она-то знает толк в своем ремесле, – обрадовался Бушуев и вновь обернулся к Василию: – Ну, паря, повезло тебе. Больше драться не будем. Сейчас дам вам родительское свое благословение, а там – честным пирком да за свадебку! Так и быть, начнем с этой бабки. Потом еще в Ванарессе гульнем, ну а когда в Россию-матушку воротимся, там уж по святому православному обряду… – Он достал из-за пазухи шнурок с крестом и образком. – Ну, на колени, чертовы дети!

– Погодите, – поднял руку Нараян. – Это будет не простая свадьба. К этой старой женщине за благословением идут только те, кто пылает друг к другу страстью и желает сберечь этот огонь до самой смерти. Ведь она еще и колдунья. К ней приходят те, кто желает умереть в один день… даже если это случится завтра. Не лучше ли еще раз подумать? Нехорошо сделать дело, совершив которое раскаиваются. Не лучше ли подождать до Ванарессы?

Он спрашивал, казалось, всех, но смотрел на Варю, и ей почудилось, что Нараян обращается к ней одной. Его черные глаза были непроглядны, как бездна… но почему-то Варе показалось, что это бездна боли.

Зачем он так глядит? Почему, кто позволил ему так глядеть, взывая к тем сомнениям, которые и без того истерзали ее душу?

Она резко отвела взор от глаз Нараяна и повернулась к Василию.

Тот смотрел вприщур:

– Пойдешь за меня?

– Пойду, – чуть улыбнулась Варя. – Что делать? Знать, судьба!

– А что в один день помрем – не страшно тебе? Значит, когда я, тогда и ты?

– А тебе не страшно? – Варя мимолетно коснулась его щеки. – Ведь это значит, что когда я, тогда и ты?

– Что делать! – легко пожал плечами Василий. – Знать, судьба!

– Судьба… – эхом повторила Варя.

Василий обернулся к Нараяну:

– Пошли к твоей старухе. Сам говорил: после полуночи тут ходу нет. Спешить надобно, пока не зажрали звери лютые, а то и без твоей старой карги выйдет – умереть в один день!

– Ну, оханье тяжело, а воздыханье – того тяжелее. Пошли, и впрямь пошли! – заспешил Бушуев и вдруг в ужасе воззрился на Василия, который уже шагнул на ступени. – Да ты хоть штаны натяни, бесстыжая душа! Чай, не блаженный, чтоб в одной тряпице округ чресл шляться. Какой-никакой, а жених!

Василий, чертыхнувшись, вскочил в шаровары, набросил прозрачную свою рубашонку и даже обмотал голову тряпицею наподобие тюрбана. Варя скромно завесила лицо уголком оборванного сари.

Бушуев мрачно кивнул, заспешил к лестнице, однако не удержался, обвел еще раз вокруг мстительным взором место своего позорища:

– Эх, головней бы тут прокатить!..

И, безнадежно махнув рукой, сбежал по ступеням в лунную, серебристо мерцающую тьму.

Да, Нараян оказался прав, говоря, что в Мертвом городе после полуночи смертельно опасно. Стоило путешественникам выйти за развалины крепостной стены, как позади поднялся вой и лай шакалов, а вслед за этим раздалось такое громовое рычание, что всех бросило в холодный пот. Тотчас Варя почувствовала, как Василий стиснул ей руку, и ее пальцы слабо шевельнулись, отвечая.

– Однако не сменяли ли мы шило на мыло? – с тревогой спросил Бушуев и тотчас попытался выразить эту же мысль на своей обычной разговорной смеси, которую Нараян превосходно понимал: – Чем, скажи на милость, в джунгле этой вашей безо-паснее, чем в развалинах?! Там мы, по крайности, могли укрытие себе сладить. А тут как шарахнется из-за пальмы «лесной раджа»…[17] Куды денемся? На лианах повиснем, аки бандары? – ворчал купец, с отвращением поглядывая на обезьян, которые неслись над тропой, словно призраки, а их физиономии, напоминающие личины каких-то серых кикимор, непрестанно и жутко гримасничали.

– Пока бандары с нами, бояться нечего, – отозвался Нараян, чей снежно-белый тюрбан мерцал в темноте, указывая остальным дорогу. – Как только они зачуют тигра, сразу исчезнут, и тогда…

– Тогда что?! – с грозным надрывом в голосе взревел Реджинальд.

Варя поняла, что их британский друг уже достиг своего предела. B самом деле! Внезапно оказаться в водовороте обстоятельств, которых не в силах одолеть вся мощь Ост-Индской компании. Ежеминутно рисковать жизнью. Не подчинять себе образ мыслей индусов, а подчиняться ему… Пожалуй, для Реджинальда это было самое тяжелое, даже тяжелее бесстыдного зрелища, которое ему только что пришлось наблюдать. Британская гордыня повергнута в прах, вдобавок кем? Лучшим другом!

И теперь Варя со страхом думала, что знала его вовсе не так хорошо, как ей казалось. Например, она не знала, мстителен ли этот англичанин…

Впрочем, вопрос остался без ответа, только Нараян пробормотал чуть слышно:

– Араньяни[18], мать лесных зверей, богатая птицей, позволь нам пройти!

Похоже было, он произнес мантру нарочно для того, чтобы успокоить сагиба-инглиша, и, кажется, это удалось.

Воцарилось молчание, слышалось только затрудненное дыхание быстро идущих людей. Тропа порою настолько сужалась, что в некоторых местах невозможно было передвигаться вдвоем. Казалось, нет такой изгороди на свете, которая могла бы состязаться с этой стеною деревьев, густо и плотно обвитых лианами.

И все-таки Варя не боялась. Вещее сердце чуяло: где-то впереди подстерегает опасность, но не сейчас, не здесь, когда крепкая рука то поддерживает ее под локоть, то обнимает за талию, подхватывает, пронося над самыми провальными местами, то просто влачит за собой, вынуждая усталые ноги передвигаться снова и снова. Все тело ее ныло, избитое о мраморный пол бурными объятиями… а тогда чудилось, будто облака небесные нежат их на своих белых перинах!