Улица Марата и окрестности - Дмитрий Шерих

Я не знаю, откуда набран он был, какие отрепья его составляли. В прежнее время, на Сенной площади, у "Вяземской лавры", группировались такие фигуры. В обычное время в городе подобных выродков нет.

Это были простоволосые, иногда босые люди, оборванные, пьяные, несмотря на ранний час, радостные, оживленные, с воплями несущиеся вперед. Они несли с собой, – в руках, на плечах, на спинах – лестницы, табуретки, скамьи. Все это, должно быть, было краденое, стянутое где-нибудь.

Это были "места" для желающих, для тех любопытных, что будут покупать их на месте казни. И я понял, что люди эти были оживлены потому, что ожидали богатых барышей от антрепризы мест на такое высоко интересное зрелище.

Были ли это провокационные толпы, или это были подонки населения, которые не прочь сами зарезать и придушить при случае кого угодно? Они считали свою торговлю делом вполне законным и безупречным. И смотрели, быть может, на дело просто: если бы и их везли вешать, они не удивились бы, увидав эти лестницы и скамьи.

Я помню, когда пронесся этот отвратительный хвост и треск барабанов стал слышаться уже издали, я все стоял у окна, каким-то одеревенелым, недвижным, полумертвым.

Сорок слишком лет прошло с той поры, а я процессию эту точно вижу сейчас перед собою. Это самое ужасное зрелище, какое я видел в жизни. Эта гадина проползла мимо моих окон и заглянула не только в комнату, но в душу. Толпа пронеслась, образ ее затерялся среди пестроты жизни, но во мне он остался навсегда.

Три раза я потом писал о ней – об этой ужасной толпе, валившей за позорными колесницами. Но каждый раз красная река цензорских чернил крестила это воспоминание. Почему, зачем?»

А летом 1881 года деревянный дом был снесен, и на его месте построили каменное здание. Обычный для Николаевской улицы дом, который населяли самые разные жильцы и разные заведения – от белошвейной мастерской до пивной...

И снова, снова, снова писательское имя. Даже несколько имен. Дом № 41 был построен по проекту Антонина Лыткина; зодчий этот известен тем, что участвовал в создании бюстов Жуковского и Глинке в Александровском саду, Ломоносова на площади Ломоносова.

Но дело даже не в этих именах, а в другом, для нас куда менее известном. В доме № 41 долгое время жил писатель Василий Иванович Немирович-Данченко. Старший брат знаменитого режиссера, он сам представлял собою величину заметную. Не случайно Куприн посвятил Немировичу-Данченко как писателю восторженные строки, назвав его «Добрым Чародеем» и «очаровательным, многоцветным художником».

Чего только не писал Немирович-Данченко! Стихи и книги для детей, солидные романы и газетные заметки. Но особую славу ему принесли многочисленные книги о своих путевых впечатлениях. Он посетил Европу и Азию, Африку и Южную Америку. Его по заслугам именовали «писателем-туристом»!

Непоседливый Немирович-Данченко путешествовал не только в мирное время. Он был военным корреспондентом в Русско-турецкую, Русско-японскую и Первую мировую войны. Оттуда исправно слал заметки, в которых описывал «ужасы войны, в которых отвратительное сплетается с вдохновенным, героизм с подлостью, гений с бездарностью, самоотверженность с показным расчетом». К слову сказать, Василий Иванович и сам нередко участвовал в сражениях, за что был награжден двумя солдатскими Георгиями...

Дом № 41

От своих странствий Немирович-Данченко отдыхал дома. Здесь у него бывали в гостях многие известные литераторы, деятели искусств. Корней Чуковский записал после одного из посещений иронические строки о хозяине: «Много водок, много книг, много японских картин, в ванной штук сорок бутылок от одеколону – множественность и пустопорожняя пышность – черта Немировича-Данченко. Даже фамилья у него двойная. Странный темперамент: умножать все вокруг себя».

Вас.И. Немирович-Данченко

Ирония иронией, а добрые отношения с Немировичем-Данченко Корней Иванович поддерживал много лет.

Даже дома и даже в тяжелое революционное время образы дальних стран не отпускали Немировича-Данченко. Вот как он сам вспоминал о знакомстве с Николаем Гумилевым, другим известным путешественником:

«Любил его чудесную книжку рапсодий "Конквистадоры"... Маленькие поэмы ее были похожи на стройные каравеллы испанских завоевателей... Как-то говорю о них К.И. Чуковскому.

– Хотите познакомиться с автором?

– Еще бы.

Дня через два ко мне на Николаевскую пришел Чуковский.

– Я к вам не один...

День был тусклый, серый... И в этом тусклом, сером выступало позади что-то неопределенное. Ни одной черты, которая остановила бы на себе внимание. Несколько раскосые из-под припухших век глаза на бледном, плоском лице. Тонкая фигура... Солнечный поэт, и ничего в нем от солнца и красочного востока. Он странствовал по его востоку – я по северу и западу, спускаясь до южных границ Марокко и потом до таинственных Тимбукту и Диенне... В России росла страшная явь большевизма. Было жутко, нудно, холодно и голодно. Хотелось отойти от нее, отогреться на впечатлениях знойного далекого, недосягаемого юга. Забыться в свободных просторах спаленных небом пустынь... И мы потом целые дни говорили о чужой, сказочной жизни... Хотели даже начать ряд лекций об Африке. Думаю, в советском раю они не имели бы успеха. Слишком львиные приволья и черные племена были в Петербурге ни к месту и не ко времени...».

Что ж, время тогда и вправду было не слишком привольное. Холодное и голодное. В подтверждение можно процитировать дневник Зинаиды Гиппиус – желчную запись 1919 года, имеющую к нашей улице самое прямое отношение:

«На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только».

В Петербурге – вернее.уже в Петрограде – Немирович-Данченко жил до 1922 года. А потом отправился за границу, где остался навсегда и где писал свои воспоминания...

Как и многие другие здания на Николаевской, дома № 43 и № 45 в начале XX столетия принадлежали представителям купеческого сословия. Первым какое-то время владел видный мясоторговец, гласный Городской думы Константин Пузырев, а вторым – купеческая семья Логуновых.

Дом № 43 по своему облику вполне зауряден, да и в истории его ярких фактов найти не удалось. Хотя свой вклад в городскую летопись он внес. В 1880-е, скажем, здесь помещалась редакция газеты «Медицинский вестник». Двадцатью годами позже в доме жил и принимал своих пациенток известный врач Николай Каннегисер, один из учредителей Частного гинекологического института, работавшего на другой стороне Николаевской (в доме № 44). Леониду Каннегисеру, будущему убийце главы Петроградской ЧК Моисея Урицкого, врач приходился дядей.