Луначарский - Юрий Борев

Гости президента были людьми выдающимися. Сергею Федоровичу Ольденбургу было 54 года. Он был известным ориенталистом. Его работы, посвященные буддизму и другим проблемам восточной культуры, были переведены на многие языки и считались классическими среди ученых всего мира. Он строил свои концепции на основе личных наблюдений, вынесенных из путешествий по Востоку. Высокий и худощавый, с блестящими печальными глазами, Ольденбург был похож то ли на восточного мудреца, то ли на йога. Говорил он всегда любезно и вежливо, располагая собеседника к вниманию.

Разговор издалека постепенно шел к главному — к судьбе русской науки. Эта проблема волновала всех присутствующих, ради нее президент академии и созвал своих ближайших коллег.

Умное и энергичное лицо Ольденбурга выражало спокойную сосредоточенность. Он попытался в геополитическом плане развить модную теорию панмонголизма — ориентации на Восток вместо традиционного после Петра I европеизма:

— Вероятно, Россия закроет теперь окно в Европу и откроет дверь в Азию. Я предпочитаю Восток. Парадоксально, но там больше духа и люди цельнее.

Академик Карпинский выразил некоторое сомнение по поводу глобального прогноза Ольденбурга:

— Однако идеи социализма пришли в Россию из Европы. Не похоже, что Азия возобладает в нашей жизни.

Ольденбург ответил:

— Но центр социализма переместился из Европы в Россию. Быть может, перед нами какой-то громадный мировой сдвиг на Восток?

В отличие от академика Ольденбурга выдающийся математик своего времени академик Владимир Андреевич Стеклов был человеком крупным, полноватым, медлительным. Говорил он басом, любил пересыпать речь церковнославянизмами и вообще ничем не напоминал своего знаменитого дядю Добролюбова. Стеклов и начал разговор на главную тему:

— Зимний пал. Свершилось историческое действо, сокровенный смысл и следствие коего днесь не вполне явственны. Однако нам внятно, что как от царского, так и от Временного правительства, доведших страну до омерзения и позора, добра ждать было нечего. Что же сулит России и ее науке случившийся переворот? Что суть большевики, кои пришли к власти? Что сулит или чем грозит новая власть Российской академии наук? В известном смысле сии вопросы сводятся к проблеме: что за личность глава большевиков Ленин? Говорят и пишут на эту тему разное, в том числе и ужасное. Кому и чему верить?

Карпинский ответил:

— Мы — ученые и должны верить только проверенным фактам. Я созвал вас, дорогие коллеги и близкие моему сердцу друзья, на эту своеобразную «тайную вечерю» именно для того, чтобы суммировать имеющиеся у нас факты и личные наблюдения. Только так мы можем выработать некоторые принципы отношения Академии наук к происходящим событиям.

Некоторое время академики молча пили чай с вареньем. Стеклов продолжил разговор так, будто он и не прерывался долгой паузой:

— Воистину, Александр Петрович, главное — факты и наблюдения. К сожалению, личных наблюдений у нас нет. Впрочем, припоминаю, что с полгода назад, в апреле, когда Ленин вернулся из эмиграции, академик Шахматов говорил мне, что он как директор библиотеки Академии наук был знаком с Лениным, который посещал сию библиотеку еще в 1891 и 1894 годах. Ныне, вернувшись из эмиграции, он посещал рукописное отделение библиотеки. Впечатление у Шахматова от Ленина сложилось весьма благоприятное.

— Ну вот, это уже факт, основанный на личном наблюдении! — обрадованно воскликнул Карпинский.

— Я тоже могу, — неожиданно сказал Ольденбург, — добавить кое-что, основанное на личных наблюдениях…

Карпинский оживился:

— Пожалуйста, расскажите, это очень важно, Сергей Федорович.

Ольденбург понимал свою ответственность за информацию, которую собирался сообщить коллегам. Ведь на ее скудной основе будут приниматься далекоидущие решения о первых установках академии в отношении новой власти. Наконец Сергей Федорович заговорил:

— Я Владимира Ильича Ульянова знаю давно. В середине восьмидесятых годов я сошелся с его братом Александром Ильичом. После его казни Владимир Ильич посетил меня. Лицо у него было внимательным и мрачным, когда я рассказывал ему о его брате. Он почти все время молчал и лишь изредка прерывал меня вопросами… О политике почти не говорили. Я рассказывал о глубоком интересе Александра Ильича к людям. Ленин согласился с моим впечатлением и, помнится, сказал: «Вы правы, он жил и работал для людей, о себе, о своем никогда не думал». Мне показалось тогда, что и сам Ленин другой жизни не понимает.

Академики помолчали, обдумывая сообщение Ольденбурга. Потом президент сказал:

— Вы поведали нам, Сергей Федорович, о юноше. Сейчас мы имеем дело со зрелым человеком и политиком. И все же фигура Ленина отчасти проясняется. Видимо, речь идет об интеллигентном человеке. К тому же я слышал, что он — автор ряда книг по философии и экономике. Каков пастырь, такова должна быть и его паства. Однако мы должны проявить максимальную осторожность: интеллигентность и склонность к философствованию не гарантируют отсутствие фанатизма и жесткости.

И все же полагаю, что следует сделать шаг навстречу новой власти и посмотреть, как к этому отнесутся большевики.

Стеклов, любивший во все вносить математическую ясность и завершенность, подытожил:

— Значит, завтра с утра мы отправимся к большевистскому министру просвещения и после беседы с ним вынесем суждение о возможности сотрудничества науки и революции.

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Это было в 1970-х годах. Президент Академии наук СССР академик Александров сказал, открывая заседание президиума:

— Сегодня нам предстоит решить беспрецедентный вопрос о выводе Сахарова из членов академии.

— Почему беспрецедентный? — возразил академик Капица. — В свое время Гитлер лишил Эйнштейна звания академика.

— Переходим к следующему вопросу, — объявил Александров.

Не прошло и десяти дней с момента назначения Луначарского наркомом просвещения, а 2 ноября 1917 года он подал в СНК заявление о выходе из правительства. Как сенсацию эту новость поспешила сообщить меньшевистская газета «Новая жизнь». Свое решение Луначарский объяснил тем, что не может работать под гнетом таких фактов, как разрушение Кремля, уничтожение соборов Успенского, Василия Блаженного и других исторических памятников. Об этих фактах появились сообщения в газетах. Вскоре, однако, выяснилась частичная ложность этой информации. 3 ноября 1917 года Луначарский опубликовал обращение «Ко всем гражданам России!», в котором призывал беречь народное достояние. Он писал: «Непередаваемо страшно быть комиссаром просвещения в дни свирепой, беспощадной, уничтожающей войны и стихийного разрушения… Нельзя оставаться на посту, где ты бессилен. Поэтому я подал в отставку. Но мои товарищи, народные комиссары, считают отставку недопустимой. Я остаюсь на посту. Но я умоляю вас, товарищи, поддержите меня, помогите мне. Храните для себя и потомства красы нашей земли. Будьте стражами народного достояния». В этом документе он сообщал, что его отставка не принята и что он остается на посту, «пока ваша воля не найдет более достойного заместителя». Нарком забрал свое заявление об отставке назад. Немалую роль в нормализации ситуации сыграло то, что Ленин немедленно провел беседу с Луначарским, доказывая ему, что панические слухи не могут оправдать такой серьезный политический акт, как отставка члена революционного правительства. «Весьма серьезная „обработка“ со стороны великого вождя», по признанию Луначарского, убедила его в необоснованности и ошибочности его решения.