Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

несколькими друзьями, мы стали свидетелями удивительных явлений. Но в день, когда мы увидели, что мраморная статуя отделяется от пьедестала и падает к нашим ногам, решили прекратить эти занятия. Мы также пообещали друг другу, что тот, кто умрет из нас первым, явится оставшемуся в живых.

Несмотря на отказ от спиритических сеансов, я не перестал, тем не менее, интересоваться всем, что содержало потустороннюю тайну. Бог, будущая жизнь, усовершенствование разума – составляли предмет моих постоянных занятий. Священник, которому я открылся, сказал: «Не слишком философствуй. Не разбивай голову обо все эти вопросы. Просто верь в Бога». Но мудрый этот совет не утолил моего аппетита к знаниям. Я бросился изучать оккультные науки и теософию. Я плохо понимал, как за короткую земную жизнь можно заслужить вечное блаженство, как нас учит христианская доктрина. Теория перевоплощений, казалось мне, удовлетворительно отвечала на этот вопрос, особенно занимавший меня. Я узнал также, что некоторые упражнения тела и разума могут развить в человеке способности божественного существа и помочь ему возвыситься над собой и другими. Проникнувшись идеей, что являюсь носителем божественного начала, занялся упражнениями йогов. Я принудил себя к ежедневной специальной гимнастике и к бесчисленному множеству разных дыхательных упражнений. В то же время старался сконцентрировать свою мысль и развить волю. Я вскоре заметил в себе действительное изменение: мой ум стал более ясным, память лучше и особенно развилась сила воли. Многие говорили мне, что даже мой взгляд изменился.

Я сам, заметив, что некоторые выдерживают его с трудом, заключил, что изобрел нечто вроде гипнотической власти. Чтобы проверить, до какой степени могу преодолевать физическую боль, я держал руку над пламенем свечи. Опыт был, конечно, мучителен, но запах жареного мяса уже наполнил комнату, когда я отвел руку. Подвергнувшись особенно болезненной операции зубов, я удивил дантиста, отказавшись от анестезии. Восхищенный властью, которой достиг над собой, я не сомневался, что могу иметь такую же над другими.

* * *

Мы с Николаем познакомились с симпатичным молодым артистом большого таланта, Блюменталь-Тамариным[107], его звали Вова. В Александринском театре тогда давали «На дне» Горького. Вова посоветовал нам посмотреть эту пьесу, где Горький показал нищих Петербурга, обитавших в квартале Вяземская Лавра. Мне очень захотелось посетить этот квартал, и я попросил Вову помочь нам в этом. Поскольку у него было много связей в мире кулис, он без труда достал нам подходящую одежду.

В назначенный день мы все трое отправились туда, переодевшись нищими и выбирая пустынные переулки, чтобы избежать полиции. Мы должны были тем не менее пройти перед театром Буфф в момент окончания спектакля. Доводя роль до конца и интересуясь узнать чувство, испытываемое тем, кто протягивает руку, я встал на углу и попросил милостыню. Лженищий, я был возмущен видом прекрасных дам, в драгоценностях и дорогих мехах, и господ, курящих толстые сигары, проходивших мимо, не удостоив меня взглядом. Я понял, какими могут быть чувства настоящих бедняков.

Когда мы достигли ворот Лавры, Вова посоветовал нам молчать, чтобы не рисковать быть разоблаченными. В ночлежке мы нашли три койки, откуда, прикидываясь спящими, могли наблюдать окружающее. Это был ужасный спектакль. Нас окружало настоящее человеческое отребье обоих полов, полуодетые, грязные, пьяные. Со всех сторон слышался звук открываемых бутылок, люди одним глотком опустошали бутылки водки и кидали их в соседей. Эти отверженные бранились, ругались, спаривались, тошнили друг на друга. Вонь в этом месте была ужасающая. Нас охватило отвращение к этому гнусному зрелищу, и мы поспешили выйти.

На улице я полными легкими вдыхал свежий ночной воздух. С трудом верилось в реальность увиденного. Как в наше время правительство могло терпеть, что человеческие существа поставлены в такие мерзкие условия существования! Меня долго преследовало воспоминание об этих ужасных видениях.

Мы поистине хорошо вошли в свою роль, поскольку с трудом заставили узнать себя нашего швейцара, который отказывался впустить нас в собственный дом.

* * *

Во время нашего пребывания в Париже летом 1907 года Николай познакомился с великой куртизанкой того времени Манон Лотти, в которую безумно влюбился. Она была прелестной женщиной, очень элегантной, и жила в пышной роскоши: отдельный особняк, великолепные экипажи, дорогие украшения, и даже карлик, которого она считала амулетом, и т. д., и т. д. … Она часто появлялась в сопровождении бывшей кокотки, пожилой и болезненной, которую звали Биби, очень гордившейся своей былой связью с великим князем Алексеем Александровичем[108].

Николай совершенно потерял голову и проводил все дни и ночи у Манон. Время от времени он вспоминал о моем существовании и приглашал сопровождать их по ночным кафе. Но роль статиста мне наскучила, и я не замедлил сам завести связь с любезной особой, не столь эффектной, как Манон, но тем не менее восхитительной. Она курила опиум и однажды предложила посвятить меня в этот род опьянения. В китайской курильне на Монмартре, куда она меня привела, нас принял старый китаец, предложивший спуститься в подвал. Меня охватил особый запах опиума и странная тишина, царившая в этом месте. Полураздетые люди распростерлись на циновках, все казалось уснувшим глубоким сном. Перед каждым курильщиком горела маленькая масляная лампа.

Никто не обратил внимания на наш приход. Мы улеглись на свободную циновку, молодой китаец принес лампы и приготовил трубки. Я затянулся несколько раз, голова начала кружиться, но внезапно раздался звонок и кто-то закричал: «Полиция!»

Все люди, казавшиеся спящими, вскочили на ноги и стали поспешно приводить себя в порядок. Моя спутница, знавшая эти места, повела меня к замаскированной двери, через которую мы спокойно вышли, Я с трудом добрался до ее квартиры, где рухнул на кровать. На следующий день, мучаясь ужасной головной болью, я поклялся больше никогда не курить опиума, клятва, которую я не преминул нарушить при первом же случае.

Вскоре после этого приключения мы с братом вернулись в Россию.

В Петербурге возобновилась беззаботная и веселая жизнь. Николай быстро забыл парижскую страсть. Как и все богатые молодые люди, он незамедлительно стал предметом преследования матерей, ищущих зятя, но он слишком дорожил своей свободой, чтобы согласиться на женитьбу.

По несчастью, он встретил очень красивую и изысканную девушку, внушившую ему самую сильную страсть[109]. Она и ее мать вели жизнь, полную развлечений, и собрания у них были часты и оживленны.

Ко времени знакомства с ней брата она уже была помолвлена с одним гвардейским офицером[110]. Это не остановило Николая, решившего на ней жениться. Наши родители отказались благословить этот союз. Я сам слишком хорошо знал молодую особу, чтобы не