Дорога скорби - Дик Фрэнсис

— Если ставить вопрос так — то нет.

— И я не верю.

— Итак, Эллис Квинт устроил это сам, а что он устроил, то вы можете разрушить.

— У него было больше двух месяцев, чтобы составить план.

— Сид, — сказал он, — отступать — это на вас не похоже.

Я подумал, что, если бы его постоянно, безжалостно и систематически преследовала клевета, он мог бы чувствовать то же, что и я, и если не отступить совершенно, то, по крайней мере, устать от сражений.

— Полиция Нортгемптона вряд ли примет меня с распростертыми объятиями, — сказал я.

— Раньше это вас никогда не останавливало.

Я вздохнул.

— Вы можете выяснить в нортгемптонской полиции, что у него за алиби?

— Попробую. Я перезвоню вам.

Я положил трубку и подошел к окну. Небольшая площадь выглядела мирной и безопасной, обнесенный оградой сад — зеленым пристанищем, где поколения детей состоятельных родителей резвились и играли, пока их няньки сплетничали. Я провел детство в трущобах Ливерпуля, мой отец умер, мать болела раком. Я никоим образом не сожалел о разнице в происхождении. Может быть, из-за этих трущоб я сейчас еще больше ценю этот сад. Я гадал, как поступили бы дети, выросшие в этом саду, с Эллисом Квинтом. Позже Норман перезвонил еще раз.

— Ваш друг, — сообщил он, — провел ночь на частном танцевальном вечере в Шропшире, почти в сотне миль к северо-западу от этого жеребца.

Бессчетное множество друзей подтвердит его присутствие, включая хозяйку вечера, герцогиню. Вечер был в честь двадцать первого дня рождения наследника.

— Черт возьми.

— Он вряд ли мог найти более заметное или неопровержимое алиби.

— И какая-нибудь девица будет клясться, что она спала с ним на заре.

— Почему на заре?

— Потому что так и бывает.

— Откуда вы знаете?

— Не ваше дело, — сказал я.

— Вы плохой мальчик, Сид.

Когда-то был, подумал я. Пока не появилась Дженни. Лето, танцы, роса, влажная трава, хихиканье и страсть. Давным-давно и совершенно невинно.

Жизнь — сволочная штука, подумал я.

— Сид, — донесся до меня голос Нормана, — вы понимаете, что суд состоится через две недели в понедельник?

— Понимаю.

— Тогда шевелитесь с этим алиби.

— Есть, сэр, инспектор.

Он рассмеялся.

— Засадим поганца обратно за решетку.

В четверг я поехал встретиться с герцогиней из Шропшира, для которой в прежней своей жизни выигрывал призы. У нее даже был мой портрет верхом на ее любимой лошади, но я уже не был ее любимым жокеем.

— Да, конечно, Эллис был здесь всю ночь, — подтвердила она.

Невысокая, тонкая — и поначалу нелюбезная, она провела меня через украшенный доспехами холл своего продлеваемого сквозняками старого дома в гостиную, где до моего приезда смотрела по телевизору скачки.

Входную дверь мне открыл старый слуга, страдающий артритом, который заковыляют посмотреть, дома ли ее милость. Ее милость вышла в холл с явным намерением избавиться от меня как можно скорее, но затем смягчилась, ее былая доброжелательность ко мне вынырнула на поверхность, как забытая привычка. Стипль-чез на три мили кончаются, жокеи бок о бок летели к финишной черте, лошади устали и старались изо всех сил, скачка для тех, кто нес меньший вес, подходила к концу.

Герцогиня приглушила звук, чтобы не мешал разговору.

— Я не могу поверить, Сид, — сказала она, — что вы обвинили Эллиса в таком отвратительном преступлении. Я знаю, что вы с Эллисом много лет были друзьями. Это знают все. Я считаю, что он нехорошо обошелся с вами в телепередаче, но, знаете, вы сами напросились.

— Но он был здесь?.. — спросил я.

— Конечно. Всю ночь. Было пять часов или чуть позже, когда все начали разъезжаться. Оркестр еще играл... Мы все позавтракали...

— Когда начались танцы? — спросил я. — Начались? Приглашение было на десять часов. Но вы же знаете, как это бывает. Было уже одиннадцать, когда прибыло большинство гостей. В три тридцать был фейерверк, потому что по прогнозу позже обещали дождь, но всю ночь стояла ясная погода, слава Богу.

— Эллис попрощался, когда уезжал?

— Мой дорогой Сид, в эту ночь здесь было почти три сотни человек!

— Так вы не помните, когда уехал Эллис?

— Последний раз я видела его, когда он танцевал с этой неуклюжей девицей Рэйвен. Бросьте, Сид. Я говорю с вами ради добрых прежних дней, но вы только вредите себе.

— Возможно, нет.

Она коснулась моей руки.

— Я всегда буду рада видеть вас, на скачках и так далее.

— Спасибо, — сказал я.

— Да. Будьте так добры, выйдите сами. У бедного старого Стоуна разыгрался артрит.

Она включила звук, чтобы посмотреть следующий заезд, и я ушел.

Неуклюжая девица Рэйвен, которая танцевала с Эллисом, оказалась третьей дочерью эрла. Сама она укатила в Грецию на чью-то яхту, но ее сестра (вторая дочь) утверждала, что Эллис танцевал после этого с десятком других и не мне, Сиду Холли, упрекать его в этом.

Я поехал встретиться с мисс Ричардсон и миссис Бетани, совладелицами Винвардского конезавода, где и обитал пострадавший жеребец, и, к своему смущению, обнаружил там Джинни Квинт.

Все три женщины находились в офисе, который располагался отдельно от одноэтажного жилого дома. Грум, выводивший годовалого жеребенка, безразлично указал мне дорогу, и я подъехал к розоватому кирпичному зданию, не испытывая никакого удовольствия от своей миссии, но и не ожидая торнадо.

Я постучал и вошел, как принято в подобных офисах, и оказался среди обычного нагромождения столов, компьютеров, факсов, настенных диаграмм и груд бумаги.

Прежде чем поехать сюда, я хорошо поработал, поэтому опознал мисс Ричардсон в высокой крупной женщине с седеющими короткими кудряшками, в твидовом жакете и поношенных брюках. Лет пятьдесят, определил я, к людям относится презрительно. Миссис Бетани, пониже ростом, была менее властной копией мисс Ричардсон и пользовалась репутацией человека, который готов всю ночь провести в стойле жеребящейся лошади и привязанность которой к лошадям удерживала на плаву все это хозяйство.

Этим женщинам не принадлежали ни два жеребца (они были собственностью синдиката), ни кобылы — Винвардский конезавод был чем-то средним между платной конюшней и племенным хозяйством. Они не могли допустить, чтобы несчастье с жеребенком испортило им репутацию.

Джинни Квинт, сидевшая за одним из столов, в гневе вскочила, едва я появился на пороге, и обрушила на меня накопленный вулканический поток словесной лавы, от которого ноги мои приросли к полу, а язык присох к небу.