Дорога скорби - Дик Фрэнсис

— Я беру дорого, — сказал я.

— Аванс и дополнительное вознаграждение, — пообещал он.

— Кто платит? — Все будет идти через меня.

— И подразумевается, — сказал я, — что если будут результаты, то они ваши. А предъявлять иск или нет — это тоже будет ваше дело.

Он кивнул.

— Если вы желаете знать, — сказал я, — когда дело дошло до Эллиса Квинта, я вернул своему клиенту деньги, чтобы остановить его самому. Клиент поначалу не поверил, что это сделал Эллис. Я сделал свой выбор. Должен сказать, что вам придется пойти на этот риск.

Он наклонился вперед и протянул свою толстую руку.

— Пожмем друг другу руки, — сказал он и схватил мою с такой силой, что я зашипел от боли. — В чем дело? — спросил он.

— Ни в чем.

Незачем ему знать слишком много, подумают я. Мое доброе имя было превращено в лохмотья, сломанная кость болела, а в перспективе меня ждало препарирование адвокатами Эллиса. Они мной займутся, точно так же, как Джонатаном, моим приятелем с разноцветными волосами.

— Мистер Татум, — начал я.

— Дэвис. Мое имя Дэвис.

— Вы дадите мне гарантию, что не будете рассказывать об этом деле в Жокейском и прочих клубах?

— Гарантию?

— Да.

— Но я же говорил вам... это к вашей чести.

— Это личное дело. Я не люблю шумихи.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Я даю вам гарантию.

Я хотел верить ему, но... Он был уж слишком клубный человек, завсегдатай комнат с темными панелями, полных давно подорванных репутаций и смачно повторяемых тайн: «Только тебе по секрету, старина».

— Сид.

— Да?

— Что бы ни писали газеты, те, к чьему мнению реально прислушиваются, уважают вас.

— И кто же это?

— В клубах легко распространяются слухи, но в наши дни власть имущие там не лгут.

— Власть имущие блуждают кругом, как северный магнитный полюс.

— Кто это сказал?

— Я.

— Нет, я имею в виду, вы это придумали?

— Понятия не имею.

— Власть в наши дни раздроблена, — сказал он.

Я добавил:

— И где есть власть, там необязательно появляться.

Он просиял, как будто сам это придумал. Тут у меня над ухом зашуршала одежда и донесся цветочный аромат, молодая женщина придвинула к нашему столику кресло и с торжествующим видом уселась.

— Вот так так, — сказала она. — Мистер Дэвис Татум и Сид Холли!

Какой сюрприз!

Я повернулся к озадаченному Татуму и сказал:

— Это мисс Индия Кэткарт, которая пишет для «Памп». Если вы ничего не скажете, то прочитаете, что говорили то, чего никогда не думали, а если что-то скажете, то пожалеете об этом.

— Сид, — насмешливо-печально сказала она, — вы не можете не грубить?

Татум возмущенно открыл рот, и я, опасаясь, что он бросится меня защищать, покачал головой. Он посмотрел на меня, затем спросил самым беспристрастным адвокатским тоном:

— Мисс Кэткарт, почему вы приехали сюда?

— Как почему? Чтобы встретиться с вами, конечно.

— Но почему?

Она перевела взгляд с него на меня и обратно. Выглядела она точно так, как я помнил, — безупречная фарфоровая кожа, голубые глаза, четко очерченные губы, черные блестящие волосы. Она была одета в коричневое и красное с янтарными бусами.

— Разве это прилично, когда члена коллегии государственной прокуратуры видят беседующим со свидетелем?

— Нет, — сказал Татум и спросил у меня:

— Вы говорили ей, что мы встречаемся здесь?

— Нет, конечно.

— Но тогда каким образом вы, мисс Кэткарт, оказались здесь?

— Я же вам сказала. Ради репортажа.

— В «Памп» знают, что я здесь? — спросил я.

С тенью недовольства она ответила:

— Я не ребенок. Я действую сама по себе, знаете ли. И как бы там ни было, меня послала газета.

— Это в «Памп» вам сказали, что мы здесь? — спросил Татум.

— Мой редактор сказал мне пойти и посмотреть. И он был прав!

— Сид? — Татум поднял брови.

— Ага, это интересно.

— Кевин говорит, что вы ходили в школу в Ливерпуле, — сказала мне Индия.

Озадаченный Татум спросил:

— Что вы сказали?

— Сид не сказал мне, где он учился, так я это выяснила, — объяснила она и посмотрела на меня обвиняюще. — Вы говорите не как ливерпулец.

— Правда?

— У вас скорее итонское произношение. Откуда?

— Я способный подражатель, — ответил я. Если бы она и в самом деле захотела, она могла выяснить также, что от шестнадцати до двадцати одного года меня почти что усыновил один ньюмаркетский тренер (он-то в Итоне был), который сделал из меня хорошего жокея, своим примером исправил мне речь и научил, как жить, как вести себя и как распоряжаться деньгами, которые я заработал. Он уже тогда был стар и давно умер. Я часто думал о нем. Он все еще открывал передо мной двери.

— Кевин сказал мне, что вы были уличным ребенком, — продолжила Индия.

— Уличный — это положение, а не место.

— А мы колючие, правда?

Черт, подумал я. Я не позволю ей подстрекать себя. Я улыбнулся, что ей не понравилось.

Татум, неодобрительно прислушивающийся к этому разговору, спросил:

— Кто такой этот Кевин?

— Он работает в «Памп», — сказал я ему.

— Кевин Миллс — ведущий репортер «Памп», — заявила Индия. — Он помог Холли и получил по зубам.

— Это больно, — сухо прокомментировал Татум.

— Такой разговор ни к чему не приведет, — сказал я. — Индия, мистер Татум не выступает обвинителем ни по одному процессу, в котором я свидетель, и мы можем говорить обо всем, о чем нам угодно, включая гольф, о котором мы говорили до вашего прихода.

— Вы не можете играть в гольф одной рукой.

Смутился Татум, не я. Я сказал:

— Смотреть гольф по телевизору можно без рук, ног и ушей. Откуда ваш редактор взял, что нас можно найти здесь?

— Он не сказал. Это не имеет значения.

— Как раз в этом вся суть дела, — возразил Татум.

— Это интересно, — сказал я, — потому что все началось с «Памп», которая подняла шум о покалеченных пони в Кенте. Поэтому я и связался с Кевином Миллсом. Мы установили «горячую линию» под девизом из серии «Спасем Asarum europaeum».