Жена моего любовника - Ирина Ульянина

— Мне все нравится, но… Как-нибудь в другой раз, не сегодня…

— Умм, похоже, это я вам не по вкусу, — увял он и обиженно потупился.

Испугавшись, что клиент откажется от сделки, чего доброго передумает брать залежалый товар, я стала его разубеждать и плавно пятилась к двери, увлекая за собой:

— Будний день, даже не представляю, когда освобожусь. Мне срочно нужно вернуться на рабочее место. Вы же видели, какой у нас в агентстве наплыв посетителей, прямо девятый вал!

— Выходит, я для вас всего-навсего рядовой посетитель, — продолжал кокетничать Владимир Иванович, заставляя меня вновь отнекиваться и разубеждать.

Закончилось дело заявлением, что выбор увеселительного заведения он оставляет за собой. Конечно, его навязчивость мне претила, но я смолчала. На обратном пути мы обсудили процедуру оформления сделки. Пес Барбос зачем-то поперся провожать меня до рабочего стола. При всех облобызал ручку, склонив макушку на уровень моих глаз, — позволил убедиться, что его шевелюра усыпана перхотью, как копи царя Соломона — золотом. Фу, перхоть — это так несексуально!.. Решила, что ни за что на свете не пойду с ним ни в ресторан, ни, тем более, в ночной клуб, и направилась в туалет мыть обслюнявленную руку.

— Ну, ты, Катька, шустрая! В шесть секунд старикана склеила, — поделилась впечатлениями глазастая Гаевая. — Старикан, конечно, никакой, но…

Догадываюсь, что она подразумевала под этим «но». Дескать, мне и такая шушера сгодится! Я не успела поспорить — из своего кабинета вывалился Буренко и спросил: «Как успехи, девушки?» Притом сам пялился исключительно на Лидку, зардевшуюся, как революционное знамя.

— Покупатель на трехкомнатную в монолитке нашелся! — бодро отрапортовала я.

— Шедевруально! — похвалил Евгений Павлович.

Не замечала за ним раньше склонности к столь красочным выражениям… Впрочем, мне было не до него. Отвернувшись, набрала номер своего домашнего телефона и подумала: ну, Ольга, держись! Сейчас я тебе устрою разгон!.. Спустя пять гудков сработал автоответчик, потом подключилась Ксения.

— Алле, аллеу. — Девочка интонацией копировала незабудку.

— Малышка, позови-ка свою мать, — строго велела я.

— А мамочки нет, она ушла. Это ты, Катя?.. Не знаю, куда ушла…

— А что сказала? Когда вернется?

— Она не сказала, а я в часах не разбираюсь… Катя, приходи ты скорее. А то Темка плачет, Азиз кусается, и мне с ними очень скучно.

Ай да Ольга! Ну что за негодяйка?! Опять смылась, а кукушат оставила. Сделала из меня последнюю идиотку…

— Евгений Павлович, мне срочно нужно домой. — Я бросилась к шефу, любезничавшему с Лидией.

— Мало ли кому чего нужно?! Рабочий день в разгаре, — отбрил суровый, но справедливый шеф. Вошел в свой репертуар.

— Понима-а-аете… Вы очень прозорливо угадали: у меня завелся котенок… Два! — Для пущей наглядности я выбросила вверх два пальца.

— Зачем вам столько? — поразился Негений.

— Так этих… котят… э-э-э… подбросили! Кто-то подбросил… прямо под дверь. — Я подумала, что иду по Ольгиным стопам, пример ее вранья очень заразителен. Но по части убедительности мне, конечно, было до нее далеко. Хотя правда звучала бы еще менее достоверно, в слишком уж странную историю я вляпалась…

Генеральный директор ощетинился возмущением:

— Котята — не повод для прогулов! Подумаешь, подбросили. А вы бы не подбирали!

— Так жалко… На улице холодно, а они все-таки живые существа. Маленькие совсем, пищат.

— Попищат да перестанут, — подпела начальству Лидия. Нет чтобы меня поддержать, потакает Падловичу!

— Не перестанут! Э-э-э… — снова принялась запинаться я. — Они дерутся с попугаем.

Гаевая и Буренко обменялись взглядами, в которых читалось взаимопонимание и чувство превосходства надо мной: у Макеевой, дескать, совсем крыша съехала на почве женского одиночества.

Шеф недобро ухмыльнулся, обнажив желтые, прокуренные зубы:

— Ты, Екатерина, все выкручиваешься, изворачиваешься, ловчишь… А риелтор должен быть…

Что он хотел сказать? — кристально честен и порядочен? Вот уж загнул! Пришлось напомнить директору про сегодняшнее шедевруальное достижение с продажей квартиры на Нарымской. Безнадежно махнув рукой, он отпустил меня восвояси, предупредив, что делает мне такую поблажку в последний раз… Я ехала домой, последними словами ругая Ляльку. Как она могла оставить ребят одних? Это же не котята… Не мать, а тьфу, гнилая душонка.

…Войдя в квартиру, я опешила, оторопела. Просто уму непостижимо, во что превратился мой милый, уютный дом! Сказать «кавардак» — ничего не сказать. Все перевернуто вверх дном. Натуральный погром, мамаево побоище!

С вешалки в прихожей сорвана вся одежда, обувь из тумбы вывалена, дверца вырвана с мясом. А саму прихожую перегородила баррикада из табуреток, сверху которых торчала пустая Азизова клетка. Преодолев столбняк, я расшвыряла их и грозно вопросила:

— Кто это сделал? Кто учинил…

— Мамочка что-то искала, а я ей немножечко помогала, — виновато пролепетала Ксюха и спешно спряталась в кухню.

Я последовала за ней. Шкафы открыты, банки и пакеты с крупами выпотрошены, даже растворимый кофе высыпан на стол. А воздух сделался седым, как туман, от взвившейся в воздух муки.

— Зачем она муку-то рассыпала? Рехнулась, что ли?

— Это не она, я в снежок играла, — насупилась Лялькина дочь.

У меня не осталось слов, одни эмоции, булькавшие в горле, как кипящий бульон. Вредительницы! Кому я доверила квартиру, кого пустила в дом? Козлы в огороде ведут себя приличнее… Занесла табуретки обратно в кухню, перешла в комнату и убедилась, что и там безумная стрекоза покуражилась на славу. Шифоньер пуст, скомканная одежда свалена кучей на ковре вперемежку с книгами, покинувшими полки. Журнальный столик опрокинут, кресло тоже. Даже фикус с корнем выкорчеван из горшка, — чем им растение-то не угодило?

Тема сидел возле кучки земли и пригоршнями заталкивал ее в рот.

— Маленький мой, зачем ты кушаешь каку? Неужели вкусно?

Я подняла черномазого ребенка, на рожице которого словно антрацит поблескивали застывшие сопли — сразу видно, человечек уревелся… Если Ксюха поседела от муки, то ее братик походил на рудокопа. Или кочегара. Не дети, а наказание Господне!.. Похоже, они твердо вознамерились сжить со света моего любимого попугая, — он качался на створке открытой форточки, позволяя студеному северному ветру ерошить перышки на грудке. Такое ощущение, что моя гордая птица готовилась покончить с собой. Я кинулась к окну, увещевая:

— Кыш, кыш, Азизик! Иди ко мне скорее, тебя же продует!

Пернатый нервно заклокотал, жалуясь на отвязных беспризорников. Выговаривая обиду, махал крыльями, точно демонстрировал: лучше сдохнуть на морозе, чем жить угнетенным!