Шырь - Олег Зоберн

— Оксана Павловна, это вы?

Она повернулась к полке и, глядя на фото, засмеялась, проговорив чересчур кокетливо:

— Нет, что вы, Илья, это Одри Хепберн, актриса с голландской кровью, она снималась в «Римских каникулах»… Я этот фильм смотрела еще в Москве, в «Иллюзионе». Иногда так хочется пойти туда снова. Этот кинотеатр еще цел, да?

— Цел, что ему будет, — сказал Илья.

Он вспомнил высотное здание на Котельнической набережной и ветхий кинотеатр, находящийся в нем, вспомнил грязную речку Яузу, впадающую рядом с высотным зданием в грязную Москву-реку, и решил, что ностальгия матери Нины — надуманна. Лет восемь назад он был один раз в «Иллюзионе» с одноклассницей, смотрели «Полет над гнездом кукушки», после чего решил больше туда не ходить.

Мать Нины предложила Илье еще вина, сказав, что, если он хочет, она принесет из холодильника. Илья отказался, чтобы не затягивать застольную беседу.

Илье хотелось побыть вдвоем с Ниной, погулять с ней по Гауде, купить в супермаркете вина и выпить его без догляда Оксаны Павловны — где-нибудь на лавочке у городской ратуши, слушая, как звонарь наверху выводит соответствующую дню и часу мелодию.

— Надо показать гостю наш сад, — сказала мать Нины после того, как Илья отказался от чая с пирогом.

— Мама, ты пойдешь с нами? — спросила Нина с недовольством, едва уловимым для постороннего, не из этой маленькой семьи, человека, но Илья почувствовал, как сильно раздражает Нину навязчивое участие матери в ее личной жизни.

— Нет, зачем, — слегка обиженно ответила Оксана Павловна.

Илья поблагодарил ее за ужин и вместе с Ниной встал из-за стола.

— Дочь, надень свитер, там прохладно, — сказала мать им вослед и, не дождавшись ответа, добавила: — Ну смотри, как знаешь.

Через кухню Нина вывела Илью в сад с тыльной стороны дома. Почти совсем стемнело. С той стороны, где зашло солнце, небо над городом было бурым, в тонких оранжевых прожилках. Сад, отгороженный от соседских земель низким каменным забором, в конце сужался: туда, к нескольким деревьям, вела прямая дорожка между клумбами.

Дойдя до деревьев, Нина остановилась возле скамейки. Ощущая тяжеловатую сытость от съеденного, Илья сел на эту скамейку, протерев ее ладонью, и подумал, что зря отказался выпить еще вина, так было бы веселее, легче общаться.

Нина, стоя напротив, сорвала с ветки невысокого дерева листок и протянула его Илье:

— Держи, это лавр — самая первая часть твоего будущего венка знаменитого психолога.

Илья взял его и понюхал. Лист пах борщом.

Нина засунула ладони в карманы своих узких джинсов, прислонилась спиной к стволу лаврового дерева, оказавшись в сумраке под его кроной, и тихо сказала:

— В Средневековье здесь, на месте сада, было кладбище. Я весной копала клумбу и нашла кость. Правда, не человеческую. Наверно, собачью.

— Интересно, а до кладбища что тут было? — спросил Илья.

— Жили римляне, — с уверенностью ответила Нина.

Илья захотел сказать что-нибудь серьезное или по крайней мере забавное. Но ни того, ни другого на ум не шло, и он, сам не зная толком зачем, спросил:

— Тебя мама била когда-нибудь?

Илья не мог различить в темноте, куда смотрит Нина — на него или нет. Чуть помедлив, она нерешительно ответила:

— Била.

Укорив себя за сказанное, за то, что не к месту воспользовался нагловатым приемом с задаванием неожиданного вопроса, недавно почерпнутым из англоязычного пособия по психологии, Илья, чтобы не выглядеть совсем нелепо, продолжил мысль:

— А что она при этом говорила?

— Последний раз орала, что я дрянь и жизнь ей испортила, — быстро, уже без колебаний ответила Нина. — Она, если честно, не хотела меня рожать. Беременная, ставила отцу разные условия… сука… А сейчас она занимается менеджментом в пивоваренной компании и считает себя стареющей принцессой, которая не вписалась в свое время…

Почти минуту они молчали, потом Илья — не столько из любопытства, а чтобы пауза в беседе не затянулась — спросил:

— Тут недалеко я шел по улице мимо белой стены, там черная дверь и надпись над ней — «Спарта достигнута». Что это за монастырь?

— Это дом престарелых, — сказала Нина, вздохнув. — Впрочем, почти то же самое.

Илье стало досадно оттого, что ошибся, приняв дом престарелых за монастырь, и он решил сказать что-нибудь ни к чему не обязывающее и грустно-ироническое.

— В Спарте убивали младенцев, если те рождались больными, — произнес он. — В древности, вообще, люди активно истребляли малышей… Царь Ирод, опять же…

— Ты не прав, — сказала Нина. — Моя бабушка по матери тоже считает, что «ирод» — ругательство. Она с дедом живет в Мюнхене. И германское правительство у нее «ироды», и соседи-арабы тоже, когда громко слушают музыку… А ведь зря на Ирода возвели такую большую напраслину.

— Почему? — удивился Илья.

— Он не убивал младенцев, потому что умер за четыре года до рождения Христа, — ответила Нина. — Евангелист Матфей придумал это избиение, чтобы согласовать свою версию Евангелия с Ветхим Заветом, с пророками… Вроде как младенцы — это колена израилевы, которым Ирод Великий якобы навредил. Ведь Ирод был у евреев жестким реформатором, как Петр Первый у нас, и они его не очень любили… Понимаешь?

— Да, — сказал Илья, хотя не все понял, ему казалось, что Нина подшучивает над ним. — Но наверняка еще есть свидетельства избиения, в других книгах.

— Нигде больше, — оживленно ответила Нина, — нигде, кроме труда писателя Матфея. Даже у Иосифа Флавия ни слова об этом, хотя он подробно изложил историю Иудеи того времени… Кстати, как думаешь, Илья, почему жена Лота оглянулась, уходя из Содома? Да потому, что забыла какую-нибудь ерунду. Зонтик, например. Может быть, дождь собирался. Или она вспомнила еще о какой-нибудь мелочи…

Илья слушал Нину и думал, вертя в пальцах лавровый листок, что у нее живой характер, своеобразное видение истории, но все портят ее резкие суждения, подобные маленьким истерикам. Ему хотелось сказать Нине, что библейские туманности — это сложнее, чем кажется, что тут надо или верить, или не верить, а говорить о них, сводя все к зонтику жены Лота и фантазии апостола Матфея, — все равно, что выдергивать золотую нитку, торчащую из узора на бесценном мифологическом ковре.

Но Илья промолчал, полагая, что так будет лучше, спокойнее. Ему к тому же было не по себе оттого, что Нина скрупулезно изучила некоторые исторические детали, он твердо знал: в подобных случаях намек на истину — не в точных датах и фактах, а в чем-то другом. Илья подумал, что зря приехал в Гауду, что мог бы провести этот вечер как-нибудь веселее.

— Да, именно по-женски я жену Лота понимаю, — закончила свое рассуждение Нина.

Илья уже не мог различить ее лица — Нина, одетая во все темное, почти слилась с деревом, только отчетливо белели ее кроссовки. Тучи к этому времени исчезли, и небо, обрезанное снизу ломаным контуром крыш невысоких домов, было темно-фиолетовым, густым. Над входом в дом засветился круглый плафон лампы, забранный металлической сеткой.