Нео-Буратино - Владимир Корнев

— Я был очень рад с вами познакомиться и обязательно как-нибудь загляну. А соседскому мальчику Мише, если он еще раз вас обидит, я уши надеру!

Тиллим заспешил по Каменноостровскому по направлению к телестудии. Проходя мимо «Петроградской», он нечаянно коснулся локтем дачника, спешившего на Финляндский вокзал. Проблемы этого типа мгновенно передались Папалексиеву, и, вместо того чтобы наконец добраться до телецентра, он очутился в вагоне метро. Чужая забота принуждала его ехать во Всеволожск, к собаке, которая сидит на даче три дня некормленая. В воображении Папалексиева четко рисовался деревянным домик на участке в шесть соток и грустящий на веранде ротвейлер, которого он, как истинный хозяин, страстно любит и по которому сильно скучает. Купив в кассе вокзала билет, Тиллим поспешил на электричку. В дверях вагона он столкнулся с некой пассажиркой, терпящей неудачу в личной жизни, и мысли его потекли по иному руслу: «Он меня обманул, оказался женатый, а я-то, идиотка, еще верила такому подлецу!»

Выскочив на платформу как ошпаренный, Папалексиев опустился на ближайшую скамейку. «Та-а-к… Стоп! Какая еще собака? Кто оказался женатый? Никакой дачи у меня никогда не было! Спокойно. Никого не трогать. Руки в карманы». Он отдавал себе приказания, пытаясь отгородиться от наглого вмешательства в его собственный мыслительный процесс. Он и так все последнее время тщетно пытался совладать с болезненным растроением личности, чреватым Бог знает какими последствиями, а теперь в него без спросу мог вселиться любой прохожий, стоило только случайно с ним соприкоснуться. Пребывая по этому поводу в полной прострации, Тиллим не мог решить: относиться к своей новой способности как к бесценному дару, позволяющему манипулировать чужим сознанием, или считать ее сводящим с ума наваждением. Он никак не хотел понять, что слова, сказанные во сне Авдотьиной прапрапрабабкой, теперь определяют его реальную жизнь.

Пока Папалексиев копался в себе, подошел пригородный поезд, и какой-то запыхавшийся, нагруженный поклажей садовод со словами: «Подвиньтесь, пожалуйста!» — основательно потеснил Тиллима, усевшись вплотную к нему и разместив вокруг многочисленные мешки с плодами приусадебного хозяйства. Тиллим опять почувствовал, будто кто-то приставил ему чужую голову: «Не забыть бы про яблоки, а то сегодня уже чуть в электричке не оставил: с этим садоводством совсем голову потеряешь». Папалексиевский мозг пронзила безумная мысль: «Интересно, у нас сейчас одна общая голова или две разных?» В этот момент он посмотрел под ноги, туда, где стояла авоська с яблоками, и заметил, что мужик тоже нервно поглядывает на нее. «Как есть хочется, а Марья там пельмешки готовит, первоклассные у нее пельмешки. Надо поторопиться», — подумал садовод, пробудив у Тиллима зверское чувство голода. Тиллим вспомнил, что с утра ничего не ел, и почти физически ощутил благоухание Марьиных пельменей. Он встал со скамейки и направился на этот сытный дух, а дойдя до метро, спохватился, что никакой Марьи он не знает и несет чужую авоську. Тогда он поспешил вернуться на платформу, но пострадавшего дачника там уже не оказалось.

Папалексиев тяжело вздохнул, втянул голову в плечи, спрятал руки в карманы и, готовый к любым неожиданностям, поплелся куда глаза глядят. А глаза его искали, где бы перекусить. Он даже увидел в этом намерении шанс найти выход из сложившейся ситуации: «Заморю червячка, отвлекусь и на сытый желудок что-нибудь придумаю». Не утруждая себя долгими поисками, Тиллим подошел к первому же крикливо оформленному киоску заморского общепита и встал в очередь. Желающих вкусить американообразной еды было немало, однако Тиллим довольно скоро продвинулся к окошку. Просмотрев меню, среди разного рода чизбургеров, фишбургеров и прочих булок со всякой всячиной он выбрал гамбургер, привлекший его внимание начинкой из мяса и большими размерами. Зато, глядя на продавца, Тиллим подумал: «Вот уж с кем я бы ни за что не соприкоснулся!»

Этот типаж вовсе не вызывал у него доверия. Чем внимательнее Папалексиев его разглядывал, тем сильнее утверждался в мысли, что прикосновение к подобному существу чревато как минимум потерей аппетита. Это был коротко стриженный верзила с красным лицом, лоснящейся шеей и пухлыми розовыми руками. Во всем его облике чувствовалась пресыщенность, доходящая до показного отвращения к самому запаху мяса и булок. «А ведь ты наверняка одними гамбургерами питаешься!» — думал Тиллим, пристально глядя в воровато бегающие глазки, которые отражали сложную работу мозга торгового работника, усиленно размышляющего над тем, как общипать очередного клиента.

Видимо, взгляд Тиллима был слишком красноречив, во всяком случае, покупая вожделенную снедь, никаких ухищрений со стороны продавца он не заметил. Вонзая зубы в румяную булку с котлетой, истекавшую горчицей и кетчупом, Тиллим насыщался, забывая о беспокоившей его проблеме, однако этот сеанс гастрономической терапии продолжался совсем недолго. Мерная работа челюстей была прервана внезапным обращением:

— Дядь, а дядь!

Папалексиев вздрогнул, оглянулся. Рядом с его столиком стоял мальчик лет десяти и жалобно просил:

— Оставьте половинку гамбургера — я очень голоден!

«Жалко, совсем еще пацан, а жизнь заставляет попрошайничать. Брошен на произвол судьбы!» — подумал Папалексиев, и лицо его вдруг просветлело.

— Слушай, я тебе яблок дам, целую авоську!

Он обрадовался, что чужие яблоки не будут съедены вероломно, а напитают витаминами растущий организм обездоленного ребенка.

Дитя же невозмутимо ответствовало:

— Не-а! Я мяса хочу.

Папалексиев удивился: «Разборчивый парень попался! — но тут же сообразил: — Да может, он несколько дней не ел — что ему эти яблоки, а в мясе вся сила!»

Стоя в очереди, он размышлял о нищете. Его волновали скитающиеся массы народа, которые вынуждены побираться по помойкам и благотворительным столовым в поисках черствого куска хлеба насущного. Папалексиеву было жаль этих людей, и он изо всех сил старался им помочь. Особенно тяжело ему было видеть нищих детей, еще не успевших накопить сил для честного труда, а уже вынужденных стоять с протянутой рукой, расплачиваясь за чьи-то грехи. Нагнувшись к своему подопечному, Тиллим участливо спросил:

— Где живешь-то?

— В Купчине, в подвале.

— Один?!

— Один живу, давно уже.

— Так страшно ведь! А может, у тебя и родителей нет?

— А родителей у меня нет. Умерли они. Я их никогда не видел. Я сирота. Круглый. Некому обо мне заботиться, — как-то заученно и без малейшей доли артистизма отрапортовал мальчик, при этом в его васильковых глазах появилась едва заметная лукавинка.

Тиллима это покоробило: он вспомнил хитрые глазки пройдохи, торгующего в киоске. Тем временем очередь уже подошла, и легкий на помине торговец услужливо спросил:

— Что угодно?

Папалексиев засуетился и, не глядя на него, мучительно выдавил из себя:

— Да вот, я парню… Дай один хот-дог и колу. Жалко беднягу.

Он увидел пухлые руки, записывающие заказ, услышал голос человека в киоске: