Дочери аптекаря Кима - Пак Кённи

Но женщины Тонёна зарабатывали не только на рыбе. Они продавали еще пшено и пшеничную муку, рис, кунжут, перец и прочее. Откладывали их в кладовые до тех пор, пока цены не подскочат, и только тогда отправляли на продажу. Проворачивающим такие дела женщинам вовсе не нужно было даже где-то горбатиться, чтобы заработать. Другими словами, деньги делали новые деньги, и здесь работал не человек, а деньги.

Те женщины, которые не имели особых сбережений, не могли даже и мечтать о таких масштабах предпринимательства. Это было привилегией тех, у кого не только водились деньги, но и тех, кто был особо жаден и расчетлив.

В то время, пока мать и дочь спорили, во двор вошел мужчина и, чтобы его заметили, кашлянул разок-другой:

— Хозяин есть?

Ханщильдэк открыла дверь комнаты и увидела стоявшего прямо перед ней Гиду.

— Вышел, наверное. Заходи, холодно же, — доброжелательно пригласила она гостя в дом.

Гиду, не говоря ни слова, прошел в комнату. Только войдя, он заметил Ёнсук и смутился. Видно было, что он стеснялся молодых женщин.

— Садись.

Гиду осторожно сел, и вся комната наполнилась запахом моря.

— Ёмун! Принеси-ка горячего сикхэ[39], — выглянув из комнаты, крикнула служанке Ханщильдэк.

— Спасибо, не надо. Я не хочу.

— А что так? Попей немного, с холоду же пришел.

— Я не люблю сладкого.

Тут же Ёнсук встрепенулась и, улучив момент, спросила:

— А вы много рыбы поймали?

— Больше, чем в прошлом году, — был краткий ответ Гиду.

— Нелегко же вам приходится в море при таком холоде! — Ханщильдэк участливо посмотрела на Гиду, словно на своего родного сына.

— Разве можно заработать на жизнь без тяжелого труда? — также кратко ответил ей Гиду.

О том, что аптекарь Ким раньше планировал женить Гиду с Ённан, Ханщильдэк узнала с большим опозданием — только уже после свадьбы Ёнхака на Ённан. Узнала она вовсе не от мужа и не от Ёнбин. Эту запоздавшую новость матери передала Ёнсук, которая услышала её от старика Со, отца Гиду. Но Ённан уже выдали замуж, и ничего нельзя было изменить. Как было обидно Ханщильдэк, обидно не из-за того, что она не знала, а из-за того, что упустила, как она считала, хорошего человека. Она всегда верила, что Гиду был добрым малым, и чувствовала к нему еще большую привязанность, когда смотрела на него как на своего будущего зятя. После того как выяснилось, что Ённан не достойна его, мать еще больше стала сожалеть о Гиду.

— Господин Со! — с нарочитой лаской позвала Ёнсук.

Гиду бросил на нее короткий колючий взгляд, ясно дающий понять о его нежелании заводить с ней разговоры.

— Не дадите ли мне сто штук трески, когда у вас будет хороший улов? Я уже сказала об этом маме.

Гиду промолчал.

— Какая же ты настырная! — заворчала на Ёнсук мать, всем видом показывая, что проиграла в споре с дочерью.

— Икру можете взять себе, а рыбу отправьте ко мне домой. Договорились? — видя, что Гиду не собирается отвечать, Ёнсук повторила свою просьбу в повелительном тоне.

Гиду с детства бывал в доме аптекаря Кима и хорошо знал обстановку в семье, знал и то, что у Ёнсук был несносный характер. Высокомерная и самодовольная, не признающая никаких авторитетов и, более того, жадная, хитростью выманивающая каждую крупинку риса из своего родного дома, Ёнсук вызывала у Гиду неприязнь и чувство брезгливости.

— Ах да, мам. Ённан не заходила к вам? — в этом вопросе Ёнсук прозвучала злая нотка. Она специально задала этот вопрос, чтобы уколоть Гиду, который, услышав имя Ённан, напрягся и нахмурил брови.

— Да вот уж месяц прошел, а ее все нет, — делая вид, что в вопросе Ёнсук нет ничего особенного, ответила мать, моментально погасив всплеск поднимающегося гнева у Гиду.

На самом деле матери не раз приходилось уговаривать Ённан вернуться к мужу. И все же каждый раз, когда она видела у ворот дома свою дочь с узелком на плечах, проделавшую неблизкий трехдневный путь, чтобы навестить родителей, материнское сердце разрывалось от жалости и сострадания к своей дочери.

Муж Ённан, Ёнхак был импотентом. Может быть, это было бы и ничего, но Ёнхак был еще и наркоманом. Об этом поведала матери сама Ённан, которая не умела ничего скрывать.

— Уже и слухи ходят, что вы отослали в семью Ёнхака двенадцать горшков различных специй, чтобы хоть как-то замолить грехи дочери. А что, если она все равно не уживется с ним? — опять съязвила Ёнсук.

Старшая дочь, обделенная любовью отца, была по-своему несчастна. В приданое ей дали гораздо больше одежды, чтобы восполнить недостающую к ней любовь. Ённан из-за потери своей девственности была выдана замуж с богатым приданым, и вдобавок ко всему получила еще двенадцать горшков специй.

— Чего не уживется-то?! Все живут, как могут. Что, поменяться с ней местами захотела? — когда речь заходила об Ённан, Ханщильдэк не в силах была сдерживать свой гнев.

— Я лучше пойду. Зайду попозже, когда хозяин вернется, — Гиду встал и, не смотря в сторону Ёнсук, вышел из комнаты.

— Каков, а?! Змея настоящая.

— А кто для тебя хорош-то на этом свете? — едва сдерживая свое недовольство, проворчала в сторону дочери Ханщильдэк.

— Дорогой Ким, давай еще по одной? — сказал Джон Гукджу и подлил водки в стопку аптекаря.

Первого января[40] солнечные лучи на дворе ласково пригревали обледеневшую землю. За окнами на поляне детвора пускала воздушных змеев. Дул нежный ветерок, и море было как никогда спокойно, и лишь мелкая рябь искрилась на солнце. Аптекарь Ким и Джон Гукджу, одетые по случаю новогодних праздников в ханбок, угощали друг друга рисовой водкой соджу. Аптекарь Ким был одет в ханбок из китайского шелка с серебряными пуговицами, а поверх него — в шелковое серебристое пальто дурумаги. Джон Гукджу тоже был одет в шелковый ханбок коричневого цвета с янтарными пуговицами, на фоне которого его темно-красное лицо казалось еще темнее.

Посреди комнаты стоял низкий стол из вяза великолепной выделки, на нем аккуратно были разложены документы и книги. На стене висела картина с изображением рыб. Все в комнате аптекаря, так же как и в его одежде, было в абсолютном порядке.

— Ты хочешь что-то сказать? — глаза Кима немного покраснели — опьянение давало о себе знать.