Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо

Пока я накрывала на стол, преступник мыл руки в раковине, сполоснул лицо. Я не делала попыток сбежать, он бы догнал меня еще до того, как я успела бы открыть дверной засов. Я воспользовалась паузой, чтобы подумать.

Телефон стоял в вестибюле. Вряд ли негодяй дал бы мне возможность позвать на помощь. Маленькое окошко в туалете на первом этаже. Но оно было расположено высоко, я не знала, смогу ли я достать до него, если заберусь на раковину. Мальчишки обычно вылезали на улицу через слуховое окно подвала. Ключ от него находился в связке вместе с другими на китайском столике. Но этот план тоже казался мне безумным: схватить связку, побежать в конец коридора, стараясь найти на ходу нужный ключ, отпереть дверь подвала, закрыть ее на засов за собой, сбежать по ступенькам, вскарабкаться на слуховое окно, немыслимо изогнуться, чтобы пролезть сквозь прутья… И, проделав это, скорее всего, убедиться, что он невозмутимо ждет меня снаружи, вооруженный своим ножом. Нет. Совсем не обязательно вылезать из подвала. Я могла бы просто закричать. В округе было много домов, и кто-то меня услышит. Если я не придумаю ничего другого, то можно будет рискнуть.

Словно прочитав мои мысли, он сказал мне, вытерев лицо кухонным полотенцем:

– Хватит выдумывать, вам все равно меня не обхитрить. Я перерезал телефонный провод. Чуть не сдох, пока передвигал старый буфет для вина, чтобы заслонить им окно в подвал. Наверх вы без меня не пойдете. И даже когда захотите писать, меня это не смутит, буду при этом присутствовать.

С этими словами он воткнул огромный нож в деревянный стол, уселся и протянул мне свою тарелку.

– Вот, посмотрите, мадам Ляжка, – добавил он, – уж дураком я не уродился, так всегда говорила мне бабушка.

Я подскочила от изумления, но даже не от его самоуверенности и не потому, что он испортил стол, который и так многое перевидал на своем веку. Я не могла понять одного: откуда он узнал прозвище, которое мне дали ученики?

– Почему вы меня так называете?

– Увидим, если вы вкусно готовите, я вам скажу.

Я наполнила его тарелку. Мне самой захотелось есть. Я положила свой прибор напротив него. Когда я села, то увидела, что ест он жадно и прямо руками. Облизывает пальцы, вымазанные соусом. Поднял на меня глаза и застыл на месте:

– Что случилось?

– Вы нарочно стараетесь выглядеть таким вульгарным?

Он вытер руки о рубашку, но скорее казался раздосадованным, чем пристыженным. Я думала, он возьмет теперь свою вилку – не тут-то было. Он выхватил у меня из рук мою, согнул ее и бросил на стол.

– Вы теперь будете такой же вульгарной, как я.

И продолжал есть, как ему заблагорассудится.

Просто свинья!

Когда он опорожнил сперва свою тарелку, потом мою, а затем прикончил все, что оставалось на блюде, старательно обтирая тарелку указательным пальцем, а потом слизывая с него соус, я поняла, что посуду можно уже не мыть. Он откинулся на спинку стула и признал, что было вкусно.

Потом долго смотрел на меня не двигаясь. Я выдержала его взгляд. Я прочла в его глазах странное удовлетворение, смешанное с меланхолией. Утверждают, что даже у животных есть душа. Потом он наклонился ко мне и сказал с коротким смешком:

– С ума сойти! До чего вы похожи на свою мать!

Конечно, мне было бы интересно узнать, при чем тут моя бедная мама, но он не дал мне на это времени:

– Пансион Свин, – с торжеством выкрикнул он.

Я почувствовала, что мое сердце так же заколотилось, как и при возвращении домой. «Пансион Свин» – это все, что осталось от надписи «Пансион святого Августина» над дверью пансиона моих родителей в Марселе. Остальные буквы стерлись. Я спросила, наверное, слегка побледнев:

– Вы бывали в Марселе?

– Соображаете неплохо! Я там родился.

– И в пансионе моих родителей?

– Я оттуда сбежал.

– Как вас зовут?

Он откинул со лба непокорную прядь, падавшую ему на глаз.

– Эдуард. Можете называть меня Эдди, по-дружески.

Он вытащил из кармана рубашки полураздавлен-ную сигарету. Встал, резко отодвинув стул, пошел к плите за спичками. Я потянулась к ножу, воткнутому в стол. Но лезвие было всажено так глубоко, что мне не удалось его вытащить.

– Погодите, – сказал он, – я вам помогу.

Он спокойно вынул его и засунул за пояс. Слегка вздохнул. Потом неожиданно взял меня за плечо и подтолкнул к двери:

– Светская часть закончена. Марш в спальню!

Я поскользнулась на выложенном плитками полу в вестибюле. Он удержал меня за руку и снова подтолкнул, на сей раз к лестнице. Когда я поднималась по ступенькам, у меня задиралась юбка. Я шла перед ним и чувствовала себя, как уличная девка.

Он не церемонясь втолкнул меня в спальню. Ставни были закрыты. Закрыл дверь, запер ее на щеколду и заблокировал стулом – просунул ножку в дверную ручку. Я говорила себе: «Нужно кричать, звать на помощь, пусть даже он ударит меня, нужно кричать!» И не могла.

Я снова была прижата к стене. Горел только ночник, на стены падали огромные тени. Я поняла, что погибла. Сейчас он швырнет меня на кровать. Шнурами-подхватами от штор привяжет к спинке за запястья. Разорвет блузку. Нет, наверное, заткнет мне рот кляпом, с изощренностью садиста, сорвет с меня все лишнее – белую комбинацию, синюю прямую юбку, причем не спеша, ведь ему нечего бояться. Он стащит по ногам белые кружевные трусики, а ноги раздвинет и тоже привяжет за щиколотки. Заставит вытерпеть жуткие ласки, будет трогать внутреннюю часть бедер, самое нежное место на теле…

Нет, вряд ли он будет терять время, забавляясь со мной. На это у него есть вся ночь. Он подложит под меня валик и подушки, приподняв сильной мужской рукой, чтобы открыть во мне все навстречу его непреодолимому желанию. Упиваясь моими слезами, созерцая меня полностью отданной в его власть, он рывком расстегнет брюки и я с ужасом увижу, как оттуда выскочит его гигантский член, который он вонзит в меня, может быть, разорвет все мои внутренности. Я не могу описать те образы, которые пронеслись за считанные секунды в моем воспаленном мозгу. Нет на свете такой женщины, которая, даже не испытав того, что выпало на мою долю, хоть раз не рисовала бы в своем воображении патологические картины такого насилия.

Однако мне очень повезло в этих обстоятельствах, мой агрессор был непредсказуемым, как и говорил капитан Мадиньо. В ту минуту, когда он стал приближаться ко мне, в приглушенном свете лампы, и я увидела его лицо с язвительной улыбкой, то только и смогла выдавить из себя каким-то чужим голосом:

– Что вы со мной сделаете? Скажите, что вы со мной сделаете?

Я долго ждала ответа. Может быть, в этот момент ему стало меня жалко? Или на него произвело впечатление то достоинство, с которым я заставляла себя держаться? Он сказал: