Время шаманов. Сны, дороги, иллюзии - Андрей Лебедь

на полметра по всей окружности, так что воздух свободно циркулировал внутри, создавая прохладу. Там они продолжили разговор, во время которого Чимеккей по-прежнему задавал короткие вопросы, получая на них пространные ответы. Говорил, по преимуществу, один из мужчин — седой морщинистый старик, на котором, кроме повседневной одежды, была надета расшитая национальным орнаментом синяя жилетка.

Чимеккей рассеянно слушал старика, не глядя в его сторону, и перекладывал на невысоком деревянном столике разноцветные камешки, каждый размером с ноготь большого пальца руки, складывая их в различных комбинациях. Рядом в металлической плошке дымились, как мне показалось, ароматические травы, распространявшие терпкий сладковатый запах. Этим запахом были пропитаны и войлочные «стены» юрты, и её решётчатый остов и все немногочисленные вещи внутри. Наконец, спустя какое-то время Чимеккей смешал все камешки и ссыпал их в маленький чёрный кожаный мешочек, крепко затянул его тонким ремешком и аккуратно положил на угол столика. Все движения его были неторопливые и настолько точные, что бесформенный мешочек идеально вписался в маленький просвет между зажжённой буддистской масляной лампадкой на тонкой точёной ножке и украшенным восточным орнаментом широкогорлым медным сосудом, наполненным чистой водой.

— Ну, хорошо, — сказал Чимеккей, мягким движением руки останавливая рассказ своего собеседника. — Ваше дело поправимо. Я нашёл вашего коня.

Это заявление обрадовало посетителей, которые заулыбались и принялись благодарить Чимеккея. Тот, однако, не стал выслушивать слова благодарности и подробно объяснил, где находится их конь, иногда переходя на тувинский язык, чтобы, видимо, прояснить какие-то детали.

Когда они достали деньги, он сделал отрицательный жест, сказав:

— Отблагодарите, когда коня к себе домой приведёте. До свидания.

И отвернулся, показывая, что разговор окончен. Когда посетители ушли, он, обращаясь ко мне, сказал:

— Они думали, что коня их украли, а я увидел, что он просто отвязался и ушёл, пока этот старик спал в степи. Если никто не заберёт раньше, то сегодня же найдут.

Я, стараясь не показывать своего отношения к его словам «увидел» и «нашёл», согласно покивал головой и спросил:

— А если они не принесут плату?

Почему-то в тот момент меня волновал именно этот вопрос.

— Ничего страшного не произойдёт, — ответил Чимеккей. — Небо само знает, где должны находиться материальные ценности и деньги. Всё равно этим людям, как и каждому из нас, когда-то придётся отплатить добром за добро. И за причинённое кому бы то ни было зло тоже. Всё взвешивается…

Плавным движением он повернул руки ладонями вверх и покачал вверх-вниз как чаши весов.

Я слушал вполуха, даже не пытаясь вникнуть в его слова, и выбрав момент, передал записку, написанную «главным шаманом». Прочитав её, Чимеккей, некоторое время, казалось, колебался, но через минуту сказал, что я пока могу остаться и понаблюдать за тем, как он принимает посетителей.

Словно для того, чтобы разрядить моё внутреннее напряжение, во дворе раздался громкий детский плач. Через несколько секунд в дверь постучали, и тихий голос попросил разрешения войти — молодая женщина стояла возле входа, держа на руках грудного ребёнка. Маленький мальчик плакал, иногда просто заходясь от слёз, от недостатка кислорода личико его было синюшного оттенка.

Смущаясь и искоса поглядывая на меня, женщина начала говорить что-то по-тувински, но Чимеккей прервал её, сказав:

— Говори по-русски.

— Вот, — смущаясь, стала рассказывать женщина, — плачет который день уже. Не знаем, что и делать. Врачи болезней у него не нашли, прописали лекарство успокоительное, но, как только действие лекарства кончается, он опять плакать начинает.

Осторожно взяв ребёнка на руки, Чимеккей распеленал его и положил на невысокую кушетку, покрытую тонким светло-коричневым байковым одеялом. Плавными движениями поглаживая ножки и животик мальчика, он как бы между делом разговаривал с его матерью о том, благополучно ли они доехали до посёлка, о режиме кормления и сна ребёнка. На все вопросы женщина отвечала коротко: «Да», «Нет», «Хорошо», «Нормально».

По-видимому, мягкие прикосновения рук и спокойный голос Чимеккея произвели положительное действие на мальчика — он перестал плакать, стал агукать, беспорядочно двигая пухлыми ножками и ручками и улыбаясь во весь рот. Обрадовавшаяся перемене настроения своего ребёнка молодая женщина взяла его на руки, отчего тот снова заревел во весь голос, сморщив личико и сжавшись в комок. Это не ускользнуло от внимания Чимеккея, и он снова, взяв из рук матери ребёнка, начал поглаживать и прощупывать его живот и грудь, словно пытаясь отыскать болезненные точки на теле.

Продолжая осматривать опять успокоившегося мальчика, он неожиданно спросил у женщины:

— А ты когда с мужем помиришься?

От неожиданного вопроса молодая женщина немного растерялась и словно «раскрылась». Взгляд её, ранее смиренный и кроткий блеснул тёмным огнём, не удержав в себе вспыхнувшую бурю эмоций, она ответила резко:

— А вам-то какое дело?

И тут же, спохватившись, замолчала и смиренно потупила глаза, но было уже поздно — Чимеккей, похоже, был ужасно доволен, что вывел женщину из себя. Он вполголоса напевал весёлую тувинскую песню, женщина же, напротив, казалась совершенно расстроенной, дрожащими пальцами она нервно перебирала в руках детские пелёнки.

— Веди-ка сюда своего мужа, — сказал Чимеккей, сев на ковёр, — Где он?

— Он на улице возле машины стоит, нас ждёт.

Она выскользнула из юрты и через минуту вернулась с мужем — невысокого роста мужчиной примерно двадцати пяти лет. Мне он показался очень скромным и незлобивым, мягкие черты его лица выражали неподдельную кротость. Удивило меня то, что женщина привела его за рукав, как ребёнка. Когда Чимеккей спросил его имя, женщина поспешно сказала:

— Орлан его зовут, Орлан.

Чимеккей приподнял брови, выражая удивление, и сказал:

— А что, у него самого языка нет?

— Есть, — смущённо ответил Орлан, незаметно пытаясь высвободить руку, за которую его крепко держала жена.

— Он стесняется, — сказала молодая женщина, подталкивая его вперёд — поближе к Чимеккею.

Она стала вполголоса выговаривать мужу, видимо, сетуя на его стеснительность и инертность, тот отвечал ей односложно. Незаметно их диалог перерос в перепалку, в которой солировала женщина, но и муж её тоже не оставался в долгу. Через минуту они уже почти кричали.

Я слушал их, открыв рот от удивления — не владея тувинским языком, я как будто понимал всё до последнего словечка. Она упрекала его за вялость и безынициативность, за то, что он на неё почти не обращает внимания. Он, возражая ей, говорил, что любит её и ребёнка и потому работает как лошадь и достойно обеспечивает их, помогая также и их пожилым родителям. Каждый из них был прав по-своему, не слыша правды другого.

Невероятно живые картины пронеслись передо мной — я словно перенёсся в своё раннее детство, когда мои собственные