Недоросль имперского значения - Дмитрий Луговой

Сильнее всего императрицу заинтересовал вопрос географии. Стоило мне упомянуть, что Россия совсем недавно вновь воссоединилась с Крымом, как она зацепилась за слово «вновь». Немедленно была доставлена не совсем привычная для меня, но вполне узнаваемая карта. Следующий час был потрачен на прорисовку границ России двадцать первого века, потом СССР, куда я, поколебавшись, включил и Финляндию, уточнив, что эта территория была нашей недолго. Я, естественно, не супер-пупер географ, поэтому честно сказал, что могу где-то ошибаться, особенно с приближением к дальневосточным краям.

Наконец Екатерина сама остановила меня.

– Хватит на сегодня. И вот что… прошу тебя, друг мой, отныне никому, кроме меня тайн сих не открывать. Признаюсь честно, у меня даже желание возникло, было, чтобы уничтожить тебя втайне, – заметив мою реакцию, она поправилась. – Не переживай. Если б утвердилась в том, тебе бы это неведомо было. Что же до знаний твоих. Опасны они. Более опасны, чем любая польза от них же. Но и предупреждения исторические ценны. Благодарность моя тебе, Степан. Сейчас же ступай. Выезд у нас вечером. Готовься.

* * *

Дорога длинная, дорога дальняя. Пыльной петлёй обвивает душные поля, пока ещё покрытые свежей зеленью злаков. Ныряет в обманчивую прохладу прозрачных берёзовых перелесков, чтобы вынырнуть в духмяное разнотравье, бушующее летним пёстрым ковром под оглушающий стрёкот кузнечиков. А потом вдруг коварно пропадает в тяжёлом таинственном ельнике, где тело путника охватывает озноб то ли от лесной прохлады, то ли от тревожного полумрака, пропитанного болотно-грибной сыростью, глаза на миг слепнут, а уши настороженно ищут отзвуки волчьего воя напополам с лешачьим хохотом.

Дорога… российская дорога. Проклинаемая и воспеваемая. Воспеваемая народной протяжной песней и классиком, сурово морщащим лоб, подбирая единственно верные слова или те самые оттенки палитры. Пыльная, взвивающая удушливые облака из-под копыт и колёс, и грязная, чавкающая раскисшей глиной под сапогами и поливаемая непрекращающейся осенней моросью. Заснеженная, теряющаяся в розовеющем морозном закате на фоне голых сучьев чернеющего вдали леса. Зовущая странника поскорее добраться до теплящихся в бескрайней заснеженной степи окошек и отогреться у жаркого огня, сонно прищурившись на языки пламени и в пол-уха слушая гостеприимную болтовню хлебосольных хозяев, а после чего заснуть на лежанке, под боком раскалённой печки и под посвист разгулявшейся вьюги. Но она же и весенняя, пробирающаяся первыми проталинами меж грязных, сдавленных проснувшимся солнцем сугробов, под журчание первых робких ручьёв и тиньканье синиц.

Дорога, которая так манит заглянуть за горизонт широкую русскую душу, и о которой с содроганием вспоминают иностранцы, впервые попавшие в российскую глубинку.

К двадцати трём своим годам Генрих Тауффенбах успел уже основательно привыкнуть к русской дороге, и даже почувствовать определённую симпатию к этому «дикому тракту», как называли это явление его коллеги. В среднем один раз в месяц ему приходилось проезжать по ней, сначала в рядовом составе конвоя, сопровождающего дипломатическую почту, а в последний год и в качестве шеф-фельдъегеря. Прославленная немецкая педантичность отводила положенное время на путь от русской столицы до прусской, с небольшими рамками на непредвиденные обстоятельства. Но это – при учёте того, что в посланиях или посылках не содержится срочных донесений. В этот раз таковых не было. Да и вообще, судя по всему, ничего интересного запечатанный конверт, который вёз лично Генрих, не содержал. Тауффенбах уже научился определять важность посланий по толщине конверта. Слишком пухлый означал разгар интриги, или же активные военные действия. Такой как сейчас – отсутствие новостей и, скорее всего, обычные сплетни. Если же конвертов было несколько, и один из них содержал не более трёх-четырёх листов, то жди взрыва, особенно, если эти конверты везлись в Россию.

А с другой стороны – ничего интересного на Руси действительно не происходило. Подробности коронации Екатерины были уже обглоданы до последней косточки и разложены по полочкам. Всколыхнувший было русский двор, и не только его, слух о готовящейся свадьбе императрицы с Григорием Орловым тоже сошёл на нет, оказавшись не более чем именно слухом. Внешнеполитический Олимп так же не предвещал грозовой погоды, колеблясь от «ясно» до «малооблачно». Да и летняя дорога радовала путников отсутствием досадных задержек из-за непогоды и прочих малоприятных мелочей.

Конечно, можно было пришпорить лошадей, и прибыть в Потсдам раньше намеченного срока, довольствуясь в итоге всего лишь похвалой вышестоящего начальства. Но Тауффенбах за годы общения с русскими, вероятно, заразился от них российским раздолбайством, поэтому предпочитал не спешить, наслаждаясь поездкой, сквозь полуприщуренные глаза наблюдая за подчинёнными сонным взглядом. Вот начнётся цивилизованная Европа, можно будет и ускориться. Некоторое сожаление, особенно в жаркие полдни, вызывала только невозможность почувствовать в руке прохладную тяжесть кружки, до краёв, с ароматной пенной шапкой, наполненной шипящим янтарным пивом. Но, ничего, всё это впереди. Как и отдых, встречи с друзьями, и юные фройляйн, с восторженным упоением слушающие рассказы смелого рыцаря, вернувшегося из дикой сибирской тайги.

И уж конечно, он никак не мог предполагать, что вернуться в Россию доведётся гораздо раньше предполагаемого срока. И что размеренной немецкой педантичности предстоит сдать свои незыблемые устои под напором неожиданных обстоятельств.

На конечной точке всё доставленное сортировалось, описывалось и пересылалось по конечным адресатам. Что-то оседало в канцеляриях, что-то отправлялось конкретным получателям, а на основании третьих посылок составлялись отчёты, которые двигались своими путями. Некоторые из них попадали на стол к самому Фридриху.

Так случилось и в этот раз. Скудные компиляции, поначалу бегло просмотренные грозным королём, чем-то привлекли его внимание. Разложив на столе бумаги, он принялся сопоставлять данные из нескольких отчётов. Через час Фридрих потребовал доставить первоисточники. А уже на следующее утро Генрих в сопровождении сильно сокращённого конвоя во весь опор скакал обратно в Россию, везя страшный тонкий конверт. Правда, на этот раз документ содержал не объявление войны, а наспех состряпанную инструкцию, всю суть которой можно было выразить одним единственным словом: «наблюдать!».

Душно, скученно и объелся. Вот. Тремя словами можно выразить моё впечатление о первом балу, на котором мне довелось присутствовать. Ещё по дороге было решено, что я буду держаться Екатерины и не отсвечивать, чтобы не культивировать почву для возможных проколов. А то, что внезапно рядом с императрицей появился незнакомый молодой человек – плевать! Пусть шушукаются. Тем более, что Орлов-то – вот он, рядом.

А шептаться действительно начали прямо с первых секунд нашего прибытия. Ехал-то я в императорской карете. Как только мы вылезли из неё, нас встретил приятный старикан, который, расшаркиваясь, запел соловьём о несказанной радости от чести лицезреть в своём скромном жилище… ну, и так далее по протоколу. Екатерина с милой улыбкой поблагодарила старичка, потом об руку с Гришкой направилась к парадному входу. Я, как приклеенный, топал на шаг позади. Поначалу чуть слышное за спиной «шу-шу-шу» постепенно набирало громкость, и всё более отчётливо звучало на разные голоса: «Кто таков?».