Недоросль имперского значения - Дмитрий Луговой

Стоило рухнуть в кровать, как спина прошла почти мгновенно. Зато заболели превратившиеся в камень мышцы икр, а бёдра вообще начали неметь, как будто в них с полчаса не поступала кровь. Но усталость переборола неприятные ощущения. А может, и молодость организма помогла справиться. Уже засыпая, я порадовался, что начал учиться верховой езде сейчас, а не в пожилом возрасте… лет в тридцать пять, например.

Утром ног не чувствовалось вовсе, пока не попробовал встать. Но как только попробовал, желание бежать на выезд как-то резко поубавилось. Да и серая хмарь за окном, заполнившая мир мелкой водяной взвесью, как-то не располагала к прогулкам. Как к пешим, так и к конным. «Подожду до обеда», – решил я, после чего отправился на поиски съестного. Ну, «отправился», это очень громко сказано. Пожалуй, заковылял. Судя по той раскоряке, которую я собой представлял, наполеоновский план по завоеванию фрейлин на сегодня явно обламывался.

Первым мне попался навстречу неожиданный знакомец. А именно, тот полный дядька, который присутствовал при моей вчерашней попытке отмазаться от близкого знакомства с Аурумом. Как же его зовут? А, Макар, кажется. Оказалось, что он искал именно меня. Хм, учитывая, что сюда не так просто пробраться, можно предположить, что в Кремль он всё ж таки вхож.

– Степан! Я тут немного покумекал… да что там, немного, почитай ночь не спал, – в его тоне явно читалась гордость за проделанную работу. – Короче, усовершенствовал я твою конструкцию. Поехали глядеть.

– А что усовершенствовал-то? – мне стало интересно, что моно было придумать к той простой схеме, да ещё за одну ночь.

– А вот поехали, сам увидишь, – вот интриган! Ну ладно…

– Ну, хорошо, – согласился я. – Только… Григория берём, или как?

– Григория? – Макар почесал думалку. – Григория надоть. А не то потом и по мордам получить можно.

– То-то же.

Через час толстяк демонстрировал нам плоды своих трудов. Ха, да он просто гений инженерной мысли! Изобрёл электрический звонок, всего-навсего. Хотя… с чего бы это я ёрничаю. Для восемнадцатого века даже такой шажок – уже прогресс невиданный. Догадался же он приладить молоточек на ось, который при замыкании контакта своим хвостовиком притягивался к сердечнику, другим концом ударяя по небольшому колокольчику.

– Вот! – довольно резюмировал Макар, у которого оказалась смешная фамилия – Косолапов. Потом оценил мою постную физиономию и начал оправдываться: – Не, ну так же ж лучше. Можно не вглядываться, а на слух сигналы считывать.

Гришка, который в отличие от меня впечатлился технической новинкой, отреагировал весьма неожиданно. Выбросив вперёд богатырскую длань, неожиданно схватил Макара за горло, чуть не приподняв его над полом.

– Кому ещё рассказал, сучий потрох? Признавайся!

– Да я… ни в жисть! – просипел тот, багровея. Орлов так же резво отпустил толстяка. – Рази ж я не понимаю, Григорий Григорич, что тайна сия великая должна быть.

– Ладно, верю. Молодец. И то, что понял – молодец, и то, что выдумал, как штуковину улучшить. Но, раз так, то собирайся. Завтрева же поедешь с нами в столицу. Быть тебе среди тех, кто идеи новые воплощать будет.

Толстяк опешил. Явно не такого результата он ожидал от своей работы.

– Да я… Григорий Григорич… А как же здеся? Да и семья, – залопотал он.

– Семью потом перевезёшь. Всё, отказы не принимаются. Либо едешь в Петерсбурх, либо туда, куда ты и телят не гонял. Ясно?

– Ясно… – мне стало жаль Макара, поэтому решил подсластить ему пилюлю:

– Поехали, поехали, не сомневайся. А я в дороге расскажу, как то же самое, но без проволоки сделать. Сигнал можно и «по воздуху» передавать.

Железный аргумент оказался. Стрелка на весах сомнений Косолапова мгновенно склонилась не деление «Еду!». На несколько секунд он завис, оценивая перспективу, потом, встряхнув головой как собака, которой в уши попала вода, он резво покинул нас, сославшись на необходимость готовиться в дорогу.

Остаток дня, я всё же провёл с конём. Без фанатизма, правда. А на следующее утро двор стронулся из Москвы в Питер. Машка так и не вернулась…

Дорога до северной столицы получилась унылой. Природа раздождилась вовсю. Мелкая морось сменялась грозовыми ливнями, звонко молотившими миллионом молоточков по сочной листве. Даже в те редкие мгновенья, когда переставало лить с неба, влажность не уменьшалась ни на каплю. Нагретая земля парила, отдавая воду, щедро пролитую небесами. Низины вскипали зыбким маревом тумана, редкие возвышенности обдувались ветрами, но не просыхали ни на минуту. Копыта и колёса замешивали жидкую грязь, щедро разбавляемую матерком возниц и прислуги. И только поздними вечерами, как в насмешку над путешественниками, на небе развиднялось, и иногда даже уходящее солнце дразнило оранжевыми закатными лучами, чтобы уступить место на небосклоне далёким мерцающим созвездиям. А с утра всё начиналось заново.

Мой запал на верховое путешествие был очень быстро погашен хлябями небесными, так что я всё чаще гостил в карете императрицы, которая больше напоминала дом на колёсах: с комнатушками, печкой, столовой. Благо не гнали. Видимо интерес к моему обществу не пропал. Да и не приходилось голову ломать – на кого оставить Аурума. Для этого были специально обученные люди. Вот только конь, чувствуя, что я в очередной раз собрался в тепло и сухость, укоризненно смотрел на хозяина-изменника. Ну, ничего. Каждый раз возвращаясь, я задабривал его чем-нибудь вкусненьким.

В последний перегон всё изменилось. Уже с утра небо, хоть и затянутое тучами, не проронило ни единой слезинки. Постепенно разгулявшийся ветер принёс запахи большой воды, к которой мы приближались с каждой верстой, и разогнал тучи. Как раз в тот момент, как мы пересекли городскую границу, небо очистилось полностью, и умытый дождями Питер засиял в ярком солнце, встречая царский поезд. Если Калуга узнавалась с большим трудом, Москва – более-менее, и то, за счёт Кремля, то Петербург, естественно, его центрально-историческая часть как будто перенёсся из моего времени. Хотя, нет, не перенёсся. Просто на фоне других виденных мной городов, этот выглядел моложе, что ли. И не мудрено – ещё живы были люди, которые помнили, как на здешних болотах квакали лягушки, а никаких домов и в помине не было. И я вдруг понял: именно сейчас было то, настоящее, часть из которого сохранится до моего времени. Внезапно накатила ностальгия щемящей волной, вышибающей слёзы, которые я смахивал украдкой, пока мы лихо грохотали по Невской першпективе.

Началась разгрузочная суета, и я как-то упустил тот момент, когда все знакомые лица, включая Екатерину, Орловых, и даже Макара Косолапова куда-то подевались. Обо мне забыли, или решили, что я по обыкновению держусь где-то поблизости. Ну и ладно! Мне сейчас самое то – побыть одному. Я спустился к реке, к пустому причалу, пробираясь сквозь кучи строительного мусора, непонятно каким образом очутившегося перед царской резиденцией. Невская вода, подёрнутая мелкой зыбью, равнодушно скатывалась к Финскому заливу. Мелкие рыбёшки сновали в прибрежных водорослях. Петропавловский шпиль, окружённый мощными стенами крепости, гордо вздымался на противоположном берегу. По реке сновали как мелкие лодчонки, так и массивные деревянные левиафаны. Нева жила своей жизнью, как будет жить ещё столетия, равнодушно взирая на человеческую суету, кормя окрестных обитателей, перевозя на широких плечах их самих вместе с грузами, грозя внезапными страшными наводнениями.