Расцвет и упадок цивилизации (сборник) - Александр Александрович Любищев

случае и католическому духовенству, и королям, и герцогам. По мнению Гюго, за две тысячи лет Бретань всегда боролась на правой стороне и в данном случае впервые оказалась на неправой. Не буду разбирать все предыдущие случаи, но, видимо, Бретань всегда оказывалась побежденной: в этом отношении ее судьба сходна с судьбой Ирландии, которая долгое время оказывалась неизменно побежденной в борьбе с Англией. Чем это объясняется? Помимо того, что Ирландия в силу вражды к Англии большей частью защищала реакционные направления (как это ни странно, даже в Испании была ирландская бригада на стороне фашистов), дело объясняется прежде всего тем, что у ирландцев не было хорошей военной организации. Военная школа создается, очевидно, с большим трудом и для своего возникновения требует высоких способностей руководителей. Но раз возникнув, она может поддерживаться довольно долго и обеспечивать военное преимущество в длинном ряде поколений, как это было с норманнами (варягами).

4) Видимо, главной причиной трагедий истории является излишний догматизм и фанатизм руководителей государства или революции. Идеи, движущие историческими событиями, более или менее смутно осознаются как народными массами, так и руководителями. Естественно, что чем темнее масса, тем более смутно ею осознаются цели и тем чаще она ищет врагов не там, где следует, тем чаще внешний блеск правителей отвлекает народ на ложный путь. Но и идеи часто ослепляют: руководителям кажется, что они напали на верный путь решения наболевших вопросов и от таланта вождей зависит внушить эту уверенность более или менее широким массам. Эта уверенность вливает страстный энтузиазм в экзальтированные души, готовность самопожертвования, но вместе с тем заставляет смотреть на своих идейных противников, как на врагов человечества, подлежащих истреблению. А так как толкований новых идей бывает несколько, то возникает ряд взаимно ненавидящих сект. И так как ненависть к существующему злу очень часто поджигается или усиливается перенесенными и личными обидами, жестокостью и проч., то легко получается, что исправление зла сопровождается возникновением нового зла, на определенном отрезке времени даже большего, чем зло, подлежащее устранению. В. Соловьев в одном месте (кажется, в лекциях о Богочеловеке) прекрасно выразился, что ему понятно возникновение материализма, так как «бесчеловечный бог породил безбожного человека». Точно так же и в отношении революций. Как бы ни была справедлива та или иная революция, но революционные эксцессы неизбежно вызовут решительный протест и бесчеловечная революция вполне закономерно породит контрреволюцию.

Французская революция, как известно, вдохновлялась идеями Руссо: но в идеях Руссо больше пламенного энтузиазма, чем строгого рационального развития основных идей. Успех Руссо вызвал огромное распространение его идей даже в тех слоях, которые, казалось бы, к этому должны быть враждебны: в духовенстве и аристократии, как указано выше, эти идеи нашли многих пламенных сторонников, А люди рационального склада ума, философы, все без исключения, оказались враждебны: Руссо, Дидро, Даламбер, Вольтер, Гримм, Гольбах, Юм, так как они понимали страшную разрушительную силу его идей. Что же касается сочувствия, которым пользовался Руссо среди аристократов, то можно было думать, что это объясняется просто недомыслием аристократов. В некоторой части, конечно, это верно – пасторали, кормление грудью аристократками своих детей и проч., но не малая часть аристократов восприняла идеи Руссо всерьез и своей деятельностью стремилась искупить прошлые грехи своего класса. Ведь самым фанатичным, бескорыстным и прямолинейным террористом был Сен Жюст[51], который по своей непримиримости, несомненно, не уступал Марату, хотя у него совершенно отсутствовал элемент личного озлобления.

Но, возможно освобождение народа не может быть достигнуто без озлобления и без огромных кровавых жертв? Так думало большинство теоретиков XIX века, в частности, наши революционные демократы (Чернышевский и др.) и наши большевики. Л. Толстой с его проповедью непротивления злу казался наивным, абсолютно непрактичным человеком. И вот в XX веке наряду с кровавой революцией мы имеем другую, хотя и меньшего масштаба, но достаточно великую – освобождение Индии, совершенную в основном по гуманным принципам Ганди, совершенно лишенным догматизма и фанатизма. Как бы ни рассматривать распространимость принципов Ганди на освободительные движения вообще, одно несомненно: величайший освободительный энтузиазм может сосуществовать в одном человеке с поразительным беззлобием и широчайшей терпимостью; фанатизм необязателен. И что всего поразительнее, эта замечательная идеология широко распространена в Индии даже за пределами индуистской религии. Недавно я слышал по радио (16 июня 1956) о стихах великого индийского писателя Икбала. Он мусульманин и был едва ли не первым, выдвинувшим идею о создании независимого мусульманского государства, Пакистана. И однако ему принадлежит такое замечательное двустишие (записал по радио, может быть не вполне точно):

«Встань с разумом ради любви, созиданья,

Чтоб нового мира создать основанье».

Разум и любовь – вот, что должно быть движущей силой освободительного движения. Конечно, нельзя обойтись и без озлобления против несправедливости, но никогда озлобление не должно заглушать любовь. У нас же думали иначе, как поется в одной революционной песне:

«В душе же своей ты жалость убей,

Расстанься на время с любовью».

Нет, если жалость убьешь, то расстанешься с любовью не на время, а навсегда, и тогда, от благородного освободительного энтузиазма останется одна дикая злоба, закономерно порождающая справедливую контрреволюцию или еще более ужасные вещи; Сталин породил Гитлера.

Центральный конфликт романа. Теперь мы подошли к центральному конфликту романа, в чрезвычайно совершенной форме выражающей великолепную центральную идею Гюго – «Выше абсолюта революционного стоит абсолют человеческий».

Конфликт касается вымышленных лиц, хотя некоторыми чертами они напоминают исторические. Дело идет о маркизе Лантенаке, его внучатом племяннике виконте Говэне и комиссаре революции, бывшем священнике Симурдене, воспитателе Говэна. Лантенак, старый бывший королевский генерал – олицетворение беспощадной контрреволюции, фанатической защиты отжившего строя, Симурден – не менее фанатический революционер, Говэн – молодой блестящий военный начальник, искренний революционер, но обладающий единственным «недостатком» – милосердием. Лантенак, которого Гюго выставляет как главного организатора вандейского мятежа, благодаря искусным действиям Говэна, оказывается осажденным с кучкой фанатических вандейцев в замке и, имея в качестве заложников трех маленьких детей, объявляет республиканцам, что в случае гибели вандейцев, погибнут и дети; выполняя его приказ, один из последних вандейцев перед смертью поджигает замок, обрекая на смерть детей. Но Лантенаку удается скрыться благодаря неожиданно обнаруженному подземному ходу и в лесу он встречается с матерью детей, которая видит их гибель. В демоне Лантенаке пробуждается сострадание (так и пишет Гюго: In demone deus) и, движимый этим чувством, он возвращается, спасает детей и попадает в плен к республиканцам. Он подлежит казни за совершенные им преступления, но в душе Говэна возникает острый конфликт и в